Свистнула стрела, пробила полу плаща. Том выхватил пистолеты, по одному в каждую руку, взвел курки большими пальцами, выстрелил в темноту с правой руки вправо наобум, а с левой влево наобум. А сам побежал прямо к кирпичному забору, пока враги ошеломлены новомодным оружием, только бы не оказалось там наверху ни битого стекла, ни колючей проволоки, помогите, боги, молю вас, ко всем обращаюсь, к светлым, темным, любым…
Острого и колючего наверху нет, спасибо богам, помогли. Теперь прыг на другую сторону, в кусты бесшумно… нет, отставить! Раньше Том бесшумно в кусты хорошо умел, а теперь отпрыгался, засранец, жирный стал и неловкий, хруст стоит, как от медведя, да и дыхание такое, что как бы из-за стены не расслышали… нет, не расслышали, вроде, галдят, суетятся… слава богам, профессионалов не наслали, те бы не стали суетиться, тех Том вообще не заметил бы до последнего мига… повезло, что трезвый был, редкий случай в последнее время…
Руки трясутся, плохо. Как шпагу держать? Впрочем, убийц промелькнуло в отблеске пламени не меньше пяти, так что шпагу в руке можно не держать, найдут — убьют однозначно, и если хотя бы одного получится поцарапать, и то будет удача. А что это стучит, кстати? Сердце или зубы? Да наплевать…
А как безобидно все начиналось… Борьба за всеобщую трезвость, ликвидация безграмотности, чтобы рабы и свободные ремесленники были не как заморские дикие обезьяны, а чтобы стали чинными и благопристойными, и в личное время не вино бухали, а книжки читали, что в этом плохого? Том не верил, что из этого выйдет что-то путное, но прошение принял благосклонно, дескать, пусть попробуют, а мы посмеемся. А у них как поперло…
Он понял, что происходит что-то не то, когда братство людей начало громить таверны. Собирали шествие с хоругвями, входили в зал чинно и благопристойно, жрец призывал к покаянию, все честь по чести. Теперь-то все уже знают, к чему идет дело, теперь все кончается быстро и просто — публика кается, каждый получает на шею волшебную печать, и добро пожаловать в общество трезвости, отныне бухать можно только за особые заслуги, а то без головы останешься в момент, с боевой магией шутить можно только один раз. А если запишешься в братство людей — каждый седьмой вечер позволят остограммиться по командирскому благословению, если за прошедшую семидневку ничего не нарушил. Но это сейчас, а раньше такие битвы бывали, до полусотни покойников из одного трактира выгребали за вечер. А дворяне только смеялись, и Том им поддакивал. Дескать, заживем как в раю, будет кругом одна сплошная благопристойность…
О, дырка в заборе! Ну-ка, посмотрим, что там с другой стороны… Ой, как плохо, шлюхи! Угораздило же! Шлюхи — самые отчаянные и злые бойцы революции. Особенно те, кто подцепил заморскую сыпь, им терять нечего, кроме подкожных паразитов. Ничего не боятся, суки, настоящие фанатички, вдолбили себе в голову, что смерть ради равенства смывает все грехи, такое творят, что даже если во всех рассказах хотя бы десятая доля правдива… а пистолеты уже разряжены…
— Пойду проверю, чего там шебуршится, — прозвучало из-за забора.
Том отпрянул от дырки, и вовремя — в заборе скрипнуло, и целая секция выдвинулась, намереваясь ударить Тома в лоб. Он не сразу сообразил, что это калитка, он ее в темноте не заметил, а то, что показалось случайной дыркой, обернулось замочной скважиной.
А удачно получилось — никак не ждала сучья дочь встретить врага прямо за дверью. Остолбенела, как статуя Кали, и даже не вскрикнула, когда Том проткнул ей сердце, только зашипела еле слышко и осела на траву. Какой молодец, не разучился еще фехтовать, кто бы мог подумать…
— Ну кто на новенького? — радостно завопил Том.
На новенького прилетел камень из пращи, прямо в лоб. На этом последнее приключение Тома Зайца закончилось.
Если случайного путника после заката занесет в какой-нибудь благопристойный район Палеополиса, путник обязательно обратит внимание, что почти во всех окнах горит свет, а на улицах нет прохожих. В последние годы в империи распространилась мода ужинать поздно, при лучинах либо свечах, смотря по достатку обывателя. А что на улице нет прохожих — неудивительно, ведь какой дурак будет бродить снаружи, когда внутри еда стынет!
Но сегодня все не так. Та абстрактная революция, о которой говорили братья людей все последние годы, и о которой Мюллер ничего не знал до самого ее начала, эта самая революция свершилась. Братья людей вышли на улицы, вместе с ними вышли их друзья и приятели, затем вышли друзья приятелей и приятели друзей, толпа набрала критическую массу, и тогда в нее стали вливаться случайные прохожие и любопытствующие зеваки. А часа через три к толпе начали присоединяться наиболее трусливые подданные императора, которые боялись, что тем, кто не присоединился, придется потом объяснять, почем не присоединился. Этих подданных легко отличать от других — они особенно громко орут революционные лозунги, а глаза у них круглые от испуга. Казалось, весь город вышел на улицу, все стало наоборот — окна закрыты ставнями, темнотища, а народ бродит, галдит, все возбужденные… что-то будет…
Говорили, что сто тысяч братьев людей покинули верхний город и пошли на штурм цитадели, и из нижнего города еще сто тысяч тоже пошли на штурм цитадели. И в течение ночи они захватят императорский дворец и посадят на трон самого-самого старшего брата людей, и начнется новая династия. Либо, как вариант, никакой династии отныне не будет, кто-то говорил, что братья людей обещали переизбирать каждого императора каждые четыре года, даже если он ничем себя не запятнал, но в это верится с трудом. Проще поверить, что после революции реки потекут молоком, а урожайность зерновых удвоится.
Изнутри толпы казалось, что она управляема не более и не менее, чем, например, стая скворцов. Всякому образованному человеку известно, что любое большое скопление живых организмов управляется непосредственно божьей волей, и скворцы в большой стае с божьей помощью заклевывают ястреба, а быки в стаде запросто поднимают на рога матерого льва. Но сегодняшняя толпа управлялась не только богами. Если приглядеться к происходящему внимательно, можно заметить, что к некоторым бунтовщикам время от времени тихо и незаметно подходят другие бунтовщики, похожие на посыльных, передают какие-то вести, выслушивают распоряжения и растворяются в толпе так же тихо и незаметно, как явились из нее минуту назад. Это подозрительно — в Палеополисе каждая собака умеет отличать вельможу и чиновника от обычного подданного, и если какой-то оборванец начинает командовать, это привлекает внимание. Говорят, в древности император Харон любил выходить по ночам в простонародном платье, бродить по городу и узнавать, как идут дела, но однажды его случайно зарезали стражники, и с тех пор ни императоры, ни вельможи никогда больше так не делают, так что общественное положение каждого прохожего легко узнается по одежде. И еще в реальной жизни вельможа не бывает женщиной, а если вдруг все же бывает, как, например, ханша Мотоко, то такие женщины скромно не одеваются и тихим голосом не разговаривают. А такая скромная полуседая тетенька, как та, что отзывается на имя Агата, никак не может быть вождем революции, не бывает таких вождей.
