— А ну попробуй еще раз, — предложил Симмонс. — Что у тебя на «Грюндиге»?
— Шаляпин. Ария Мефистофеля.
— Включай.
Петя в сердцах крутнул тумблер.
— На земле-е-э-э весь род людской!.. — рванулся по парку нечеловеческой силы бас. Опрокидывая стулья, врассыпную шарахнулись официанты. Прыснули в кусты садовники. Выскочил откуда-то заспанный, в одном исподнем, Дюммель, заметался по аллее, то затыкая уши, то угрожающе размахивая кулаками.
Петя опомнился и выключил звук.
— А говоришь, не работает, — мягко пожурил Симмонс.
— Не работала! С места не сойти, если вру!
— Ладно, не горюй, — успокоил его Симмонс. — Есть хочешь?
— Какая там еда! Думал, подработаю, а вот на тебе. Не оправдал.
— Оправдал, успокойся. Все сполна получишь.
— Правда? — обрадовался Петя.
— Правда. Валюту выбрал?
— Валюту? — патлатый забрался всей пятерней в заросший затылок, остервенело поскреб. — А вы что посоветуете?
— Чудак ты человек, — улыбнулся Симмонс. — Тебе тратить, ты и выбирай.
— Ну тогда чеки.
— Это еще что за чеки? — удивился Симмонс.
— Не знаете? — еще большеудивился Петя. — Ну те, по которым в «Березке» отоваривают.
— Вот уж чего нет, того нет. Не обессудь.
— Нет и не надо, — вроде бы даже обрадовался патлатый. — Заметут еще с ними, начнут допытываться, где взял, да у кого. Знаете что? Подарите мне лучше вот эту зверюгу, а? — Он похлопал ладонью по корпусу «Грюндига». — Можете?
— Могу, — кивнул Симмонс,
— Ну вот мы и квиты.
Петя сноровисто отключил «Грюндиг», вложил в футляр, щелкнул застежками.
— Поехали? — Он явно боялся, что Симмонс передумает.
— Как знаешь. Поехали так поехали.
В коридоре он попросил радиотехника подождать, сходил в кабинет за времятроном, захватил по дороге бутылку «Наполеона» из бара.
— Держи, разопьешь у себя там.
— Спасибо.
— Куда тебя доставить?
— А прямо домой нельзя? — нахально поинтересовался Петя.
— Нельзя.
— Почему? — юнец наглел с каждой минутой.
— Потому что нельзя! — жестко отрезал Смммонс. — Огнинск устраивает?
— Далеко! — взмолился техник.
— Наро-Фоминск?
— Солнцево можно? Мне оттуда рукой подать до дома.
— Можно, — согласился Симмонс и стал настраивать времятрон. — Какое время лучше? Утро, день, вечер?
— Вечерком сподручнее.
— Иди, встань рядом.
Секунду спустя в коридоре никого не было.
В Хиву на прием к Мухаммадрахимхану они отправились вдвоем с Эльсинорой. Отправились палегкз. Симмонс хотел было захватить с собой синтезатор, но супруга его отговорила.
— Нет так нет. — Симмонсу и самому не улыбалось таскаться с чемоданом. Он взял времятрон, сверил настройку и они перенеслись в Хиву на неделю назад.
В доме Соура Юсупа — доверенного лица «Дюммеля и K°» в Хиве — намечалось, по-видимому, какое-то торжество. Гостей было еще немного, они сидели на курпачах в тарс-айване[46] перед живописно разбросанными по дастархану испеченными на траве исфанд[47] лепешками, блюдами со сладостями и фруктами, слушая Пашшо-халфу, которая, вперевалочку прохаживаясь по кругу, пела, аккомпанируя себе на сазе.
Увидев входящих в ворота Симмонса и Эльсинору, Соур Юсуп сорвался с места и, угодливо кланяясь, повел в мехманхану с окнами на тарс-айван. Окна были огромные — от пола до потолка, застекленные, но по летнему времени открыты настежь. Пока Симмонс разговаривал с хозяином, Эльсинора окинула взглядом комнату, сплошь застланную и завешанную коврами я, подойдя к окну, с нескрываемым любопытством стала наблюдать на халфой. Зрелище было действительно незаурядное: вздрагивая могучими формами, певица приплясывала, то и дело закатывая единственный глаз и изображая подобие сладострастной улыбки на изрытом оспой лице.
Было во всем этом — в пении, ужимках и гримасах — одновременно что-то отталкивающее и притягательное, что-то гипнотизирующее, заведомо порочное и влекущее, как сама жизнь.
— Как тебе это нравится? — спросил подошедший Симмонс. — Мило, не правда ли? Шансонетка-соловей!
«Шансонетка» кончила петь и произнесла какую-то фразу совсем другим — низким хрипловатым голосом. Один из гостей встал с места и подал ей пиалу чая. Она осушила пиалу, вытерла губы ладонью и снова взялась за саз.
Эльсинора зябко поежилась и отвела глаза.
— Нам не пора идти, Эрнст?
— Грех уходить из дома, ничего не отведав, — сохраняя на лице серьезное выражение, ответил Симмонс. — Хозяин обидится. К тому же он пошел во дворец с запиской, в которой я прошу хана об аудиенции.
— Это так просто? — удивилась она.
— Для Симмонсов — да.
— Ты уверен?
— Когда и в чем можно быть уверенным до конца? — ответил он вопросом на вопрос. — Подожди, увидим.
— «Поживем, увидим», — ты хочешь сказать?
— Ну, поживем. Не придирайтесь, мадам. Извольте омыть руки перед трапезой. Прибор для умывания подан.
В дверях в самом деле маячил человек с тазиком а кувшином в руках.
Едва они успели поесть, как появился запыхавшийся Соур Юсуп и сообщил, что хан Мухаммадрахим ждет их к себе немедля.
До дворца Таш Хаули было рукой подать, но возле ворот их ждала карета. Через несколько минут они вышли из нее у распахнутых настежь резных карагачевых ворот, где их ожидал кушбеги[48] Ислам Ходжа — импозантный с окладистой бородой мужчина средних лет в каракулевой папахе и ярком халате, перехваченном по талии широким поясным платком.
Он вежливо поздоровался с ними на довольно чистом русском языке и, мягко ступая обутыми в ичиги ногами, повел по крытым запутанным переходам в куцрынышхану — место для официальных аудиенций. Двор, через который они прошли, был пуст, хотя в расположенных в два яруса комнат явно чувствовалось чье-то присутствие. Зал с троном у противоположной от входа стены тоже был пуст, но почти одновременно с их приходом отворилась боковая дверь и вошел осанистый, широкоплечий, чуть грузноватый человек в опоясанном шелковым платком халате из темно-вишневого бархата поверх вышитой по вороту белоснежнойбатистовой рубахи и в коричневой каракулевой папахе. Взгляд выразительных, чуть навыкате глаз на обрамленном густой, аккуратно подстриженной бородой лице был снисходителен и чуть ироничен.
Симмонс встречался с Мухаммадрахимханом лично впервые, но много слышал о нем от Дюммеля, который был о хане весьма высокого мнения, и теперь глядя на умное, властное лицо правителя, понял, что в восторт женных характеристиках, на которые не скупился барон, содержалась немалая доля истины: хан и на самом деле производил внушительное впечатление.
