Чи и я в последние дни еще раз отчаянно пытались, извлечь передатчик и найти источник неисправности. Это было безнадежно, и даже если бы нам удалось устранить помехи — не было антенн. Когда поставили все снова на место, Чи сказал, что мне следует через два-три дня повторить всю процедуру с Гиулой. Гиула, который услышал этот совет, крикнул: «Чи, пока что на борту с ума сошел только один человек. Возможно, скоро и мы все последуем его примеру. К чему это баловство? Сборка, разборка, сборка, разборка — передатчики сдохли, ты думаешь, я найду неисправность?»
— Нет, я так не думаю, — ответил Чи, — но если ты не хочешь сойти ума, тогда найди себе занятие. Ты либо пялишься в иллюминатор либо пытаешься послушать радио. Мы должны что-нибудь делать, мы должны заняться чем-нибудь. По мне, делайте, что хотите, рассчитывайте что-нибудь, читайте, рисуйте, что ли, но делайте что-нибудь.
— Я не могу ни рассчитывать ни читать, — сказал я, — я могу думать только о Земле, больше ни о чем.
— Вы все когда были в барокамере, — сказал Чи. — Самое худшее там — бездействие, на которое осуждают. Там, как и здесь, недостает работы. Поэтому мы должны найти работу.
— Но в ней должен быть смысл, — возразил Гиула, — то, что ты предлагаешь, бессмысленно. И сравнение с барокамерой не подходит. Это происходило на Земле — однажды двери открывались…
— Они и здесь однажды откроются для нас, пока этот момент не наступил, мы должны занять себя чем-нибудь.
Гиула пожал плечами.
— Работать — над чем и зачем?
— Содержание человеческой культуры — работа, — прочел лекцию Чи — Прежние знатоки латинского языка прекрасно это понимали, потому что глагол «cultura, colere» обозначает ничто иное, как пасти, обслуживать, обрабатывать, застраивать — то есть продолжительно заниматься какой-либо деятельностью. Не работать — значит идти на дно от отсутствия культуры. Мы здесь не можем валить деревья или ухаживать за садом, значит мы должны заниматься чем-нибудь другим.
— Но больше не этими передатчиками, — сказал я. — Где-то здесь должны летать три болта. Я не могу работать при таких обстоятельствах, Чи, у меня просто не хватит терпения.
— Соня способна на это, и ты тоже сможешь. Даже Паганини занят чем-то. Он пишет ноты или дирижирует.
Гиула блеюще рассмеялся.
— Теперь он уже ставит нам в пример слабоумного. Я тоже в один прекрасный день начну дирижировать, Чи, будь уверен. Где же наши спасители?
Чи посмотрел на меня. Гиула все еще ничего не знал о его расчетах. «Если ты хочешь выжить, тогда последуй моему совету».
Пришла Соня. Она кивнула Гиуле. Соня делала вид, словно мы еще совершали наш испытательный полет на окололунной орбите. Два-три раза в неделю она изучала нашу кровь, мочу и стул — последнее все реже, потому что концентрированная пища переваривалась практически без остатка. Теперь он вела Гиулу в свой лазарет, чтобы взять кровь из его пальца. Мне показалось, что уединение с нашей женщиной-врачом доставляло Гиуле особое удовольствие. Чи снова вернулся в свою каюту. Я прокрался к Паганини. Он не заметил моего приближения, и чуть было не рассмеялся во все горло, когда я застал его за его занятием. Он откинулся на магнитную полосу и размахивал руками. Паганини дирижировал. Очевидно, он репетировал свою симфонию.
— Вот так уже лучше, — сказал он вполголоса, — только щелкальщиками языком я не совсем доволен. Придерживайтесь частот, господа, частот! От флейты пикколо я жду немного больше цезия. И не разбрасывайтесь так стронцием девяносто. Все еще раз сначала! Ля-ля-ля…
— Еще немного кобальта, Паганини, — серьезным тоном сказал я, — возьми наш счетчик и используй его в качестве метронома.
Он недоверчиво посмотрел на меня и пробормотал: «Что ты понимаешь о новой гармонии».
— Ты уже занимался гимнастикой?
— Я не хочу заниматься гимнастикой! — закричал он. — Не мешай мне постоянно, прочь отсюда!
Он что-то бросил в меня. Это была его бутылка. Она пролетела мимо меня и ударилась о бортовую стенку так, что стук разнесся по всему кораблю. Другие поспешили ко мне.
— Что случилось? — спросила Соня.
— Твой пациент становится холериком.
Она поговорила с ним, и Паганини делал вид, словно ничего не знал.
— Я действительно не знаю, что вы от меня хотите, — сказал он и сделал невиновное лицо. — Я сидел здесь один, затем пришел Стюарт и унизил меня.
— Он лжет! — воскликнул я. — У него это на лице написано. Я порой даже сомневаюсь, не притворяется ли он.
Чи кивком головы вызвал меня из кабины.
— Почему ты не можешь согласиться с ним? — с упреком спросил он.
— Он не в себе — ты хочешь спорить с больным?
— Я тоже болен, Чи, — устало ответил я, — мы все здесь больны. Долго я не продержусь.
— Ты продержишься, Стюарт, мы все продержимся, потому что у нас нет другого выбора.
Гиула проскользнул мимо меня, затем появилась Соня со своим «пациентом». Он с триумфом посмотрел на меня. Я был уверен, что он прекрасно знал, что делал. Но он был пациентом, он считался больным и ему было позволено все. Из сада доносился голос Гиулы. Он пел песню на своем родном языке. Я разобрал только припев: «Хей, еле, еле…».
Четырнадцатое декабря
Теперь и Гиула серьезно заболел. Он спит слишком много, а когда просыпается, он вялый. Недостаток физической деятельности — во мне это вызвало состояние. Я тренируюсь на экспандерах, словно нам предстоит принять участие в чемпионате по легкой атлетике. Соня установила, что Гиула выделяет слишком много кальция и белка. Его тело выделяло больше азота, чем он принимало. Азот, так объяснила Соня, важнейший составляющий элемент белка. Это все мы усвоили на Земле. Она кормила Гиулу таблетками, и мы втроем массировали его по очереди.
Для нас было бы немного легче, если бы мы снова заставили вращаться спицы. Но у нас на борту нет таких инструментов, чтобы предпринять за пределами корабля такой обширный ремонт.
Чи и Паганини пишут, словно одержимые. Я не знаю, сильно ли отличаются числа Чи от нот Паганини. В любом случае и то и другое непонятно…
Двадцать четвертое декабря
Рождество
Уже несколько дней мне приходится думать об этих счастливых минутах, проведенных на Земле. Сейчас мы переживаем их. Да, переживаем — это подходящее слово. У меня перед глазами постоянно мой дом и маленькое дерево со свечками, подарки, друзья и мой мальчик. На последнее рождество я удивил его музыкальным романом «Жан Кристоф». Он подарил мне аудиокассету — концерт для фортепьяно Чайковского. Я говорил себе, что это был день такой же, как все другие; но как в эти минуты не думать о доме?
