До автобуса оставалось еще пять минут. Автобус на моей памяти еще ни разу не опоздал. Я отвернулся от окна и включил телевизор. Работал только один круглосуточный канал центрального телевидения, шла информационно-развлекательная программа «Ранняя пташка». На эстраде под подобие музыки при полном одобрении зала приплясывал, вылизывая микрофон, некий попсовик-затейник. Ему дали доскакать до края помоста и включили информационный блок.
Первым делом я увидел наш объект, снятый отнюдь не из космоса, к чему уже привыкли, а с высоты птичьего полета. Как же-с, помню. Скандал был еще тот. Местные телевизионщики оказались покруче столичных коллег, ничего путного не придумавших после получения полного и окончательного отлупа. Эти придумали! После того как их съемочную бригаду, подпольно подбиравшуюся к объекту, чудом не перестреляли в лесу и вдобавок продержали двое суток под арестом, они ухитрились запустить над запретной зоной жужжащую радиоуправляемую авиамодель с телекамерой, естественно, не замеченную пэвэошниками. С вышек по ней лупили из пулеметов и завалили-таки, но уже после пролета над Монстром. Заглушить слабенький сигнал не успели, и вот пожалуйста – пошел гулять фильм. И даже приличного качества. В конце концов Максютов решил, что беда не слишком велика, и велел махнуть рукой на этот прокол, а слабосильная местная телекомпания, живо организовавшая аукцион, существенно поправила свой бюджет.
На улице – сухой глинистой колее между жилыми боксами – бибикнул наш, «генеральский», автобус. Пора. Бормоча себе под нос: «Все будет хорошо, все будет хорошо», я вышел, запер за собой дверь и поспешил занять свое место – второе кресло в левом ряду, у окна. Поздоровался с Максютовым, сдержанно приветствовал Топорищева, кивнул ребятам. Несколько взглядов, довольно откровенно брошенных на мою персону, я проигнорировал. Раньше на меня не слишком пялились, хотя всем здесь было известно, что я за птица, но сегодня – особенный день. В первую очередь для меня.
С тех пор как мы обосновались у реки километрах в четырех от Монстра, еще ни разу дорога туда или обратно не занимала меньше двадцати двух минут. Это был рекорд. Учитывая тройную проверку документов у всех пассажиров, не так уж плохо.
Остановка перед воротами на выезде из городка. Здесь проверка идет быстро, достаточно показать часовому постоянный пропуск. Вторая остановка у блокпоста перед въездом в лес. Шлагбаум в узком проезде, оставленном среди рядов проволоки, чисто декоративен, зато пулеметные амбразуры в бетонных колпаках по обе стороны дороги у кого угодно отобьют охоту рыпаться. Прицел уж больно удобный. Знакомый прапорщик с «АКСУ» на груди, ловко двигающийся по проходу между сиденьями, как всегда, нетороплив и дотошен. Любой из нас давно намозолил ему глаза, он знает наизусть каждый сгиб на наших документах, но истово несет службу, помня судьбу своего предшественника, однажды не спросившего документы у Максютова. И последняя, самая долгая остановка, где проверяются не только личные документы и постоянный пропуск, но и разовый пропуск, меняющийся ежедневно. Это уже при выезде из леса, на краю поля, где лежит Монстр.
Лежит? Я оговорился. Если это можно назвать бездельным лежаньем, то мир стоит на трех китах. Пусть он не животное, но он ЖИВЕТ там. Это не передать словами, здесь что-то иррациональное. Каждый, кто по долгу службы находится поблизости, ощущает его присутствие даже в полной темноте.
Ладно бы – просто жил! Лежал бы неподвижной медузой, оградив себя от посягательств двадцатиметровым «барьером отталкивания», занятый своими проблемами, погруженный в самосозерцание, подъедал бы вокруг себя неорганику, не отрываясь от странной своей медитации… С этим смирились бы, в конце концов, тем более что хулиганить вовне он вроде бы перестал, если не считать продолжающегося попятного движения материков. Если бы он просто жил…
Если бы все было так просто!
На самом деле все намного хуже: Монстр РАСТЕТ.
Как ни странно, первым заметил это сержант-контрактник, скучающий на вышке с биноклем. По-моему, ему следовало бы стать не сержантом, а поэтом, художником-пейзажистом или по крайности ботаником, – иначе трудно объяснить, почему ему пришло в голову любоваться одному ему чем-то приметным цветком лютика ползучего, произросшим среди мятой травы в полушаге от охраняемого объекта. На шестой день, считая от посадки, сержанту показалось, что граница объекта немного приблизилась к цветку. На седьмой он в этом убедился, наведя свою оптику на растение дважды – в начале и конце своей смены. Монстр медленно наползал – то ли двигался, то ли рос. Утром восьмого дня цветок исчез под объектом, о чем сержант доложил по команде.
Максютов пришел в ярость и устроил нам разгон. С Топорищевым и Фогелем он весь день старался не разговаривать, как видно, не ручаясь за себя, зато нам досталось по первое число. Но кто из нас мог предположить, что эта тварь начнет расти? Кому могло прийти в голову сразу же организовать непрерывное угломерное наблюдение? Дело-то плевое, а вот не сообразили…
Автобус подвез нас прямо к наблюдательному бункеру на пригорке – круглой, чуть приподнятой над жухлой травой бетонной площадке с парой антенн и рощицей перископов. Я не стал выяснять, получил ли водитель такое распоряжение или проигнорировал за давностью противоположное, – во всяком случае, никто не сделал ему замечания. Обнаглели… Привыкли к тому, что Монстр занят собственным ростом и не проявляет внешней активности, перестали бояться. Уже девять дней нет сообщений о новых аномальных зонах, зато наш бывший окопчик – вон та серая полоска в выгоревшей траве – не позднее чем послезавтра исчезнет под расползающейся вширь тушей чудовища. Нетрудно предсказать день, когда нам придется сменить бункер на более удаленный наблюдательный пункт. Монстр просто растет, и скорость его роста все время увеличивается…
Он растет, а мы – обнаглели.
– Готов, Алеша? – спросил меня Максютов, отведя немного в сторону.
Я кивнул.
– Амуницию тебе сейчас принесут, через полчаса начинаем. Ты смотри… если не уверен в себе, мы можем подождать… или перенести на завтра. Время пока есть.
Насчет времени он сказал больше из дипломатии. Какое время? Откуда оно у нас? Мы не знаем, что такое Монстр, мы только знаем, что если он будет расти по-прежнему, ему хватит какого-нибудь десятка лет, чтобы покрыть собой всю Евразию с Африкой в придачу. Конечно, при условии, что скорость его роста со временем не уменьшится, чего пока не видно.
Кстати, с тем же успехом она может увеличиться, сократив отпущенный нам срок. А если существенно подросший Монстр вновь начнет проявлять внешнюю активность – мы просто не выдержим, сломаемся на уровне принятия решений гораздо раньше, чем могли бы, и в безумных попытках избавить себя и весь мир от инопланетной напасти начнем дубасить это чудовище всем арсеналом средств, имеющихся в нашем распоряжении, а Монстр, насмехаясь над нелепой попыткой Моськи загрызть слона, начнет с легкостью гасить ядерные боеголовки, как это он уже делал, сбивать с курса стратегические ракеты, роняя их на наши головы, поражать неизлечимым безумием Генштаб…
На самом деле в запасе у нас не больше года. Потом придется думать уже не об изучении – о массовой эвакуации.
– Все в порядке, Анатолий Порфирьевич, – сказал я. – Я готов.
– Как самочувствие?
– Здоров. Выспался.
Было ясно, что Максютова интересует совсем другое, и он понимал, наверное, что лучше меня прямо об этом не спрашивать, но все же не удержался:
– А настроение?
– В норме, Анатолий Порфирьевич. Не беспокойтесь.
– Не дрожишь?
От бестактного вопроса меня едва не передернуло.
– Есть немного. Но, думаю, проблем не будет. Схожу и вернусь.
– Это хорошо, что ты не задеревенел, – проворчал Максютов, – а то я уже начал беспокоиться. Дрожать разрешаю и даже приказываю. Ты там собой особенно не рискуй, лишнее геройство нам ни к чему. Если что – сразу назад, бегом. Попытку можно и повторить, но для этого ты должен как минимум уцелеть… понимаешь, Алеша?
– Понял, Анатолий Порфирьевич.
– Ну то-то. Я на тебя надеюсь. – Максютов приобнял меня одной рукой, слегка похлопал по спине. – Сходи и вернись, Алеша, не подведи Носорога.
Я только покивал в ответ. Все-таки Максютов немного сдал после нелепой гибели подполковника Шкрябуна. Внешне он почти не изменился, несмотря на бешеную нагрузку, наоборот, как будто стал строже к себе, демонстрировал выправку и подтянутость, не говоря уже о своей феноменальной работоспособности, но иногда, особенно наедине со мной, становился более, чем обычно, говорлив и, пожалуй, чуть-чуть сентиментален. Прежде он не стал бы ни обнимать меня перед заданием, ни произносить прочувственных слов…
Сентиментальный Носорог-Максютов – это не к добру. В лучшем случае – к внезапно подступившей старости.
