Военный министр. А по радио?
Вуд. Никто не отвечает.
Военный министр. Я оттого и бешусь, что вами никто не интересуется. Этим типам следовало па крайней мере проявить хоть чуточку любопытства.
Маннерхайм. С вашим превосходительством хочет говорить полковник Руа.
Пауза.
Вуд. Прошу.
Пауза.
Руа. Ваше превосходительство!
Вуд. (медленно). Что вам угодно, полковник Руа?
Руа. Сами знаете, ваше превосходительство.
Вуд. (поколебавшись). Вы пришли напомнить мне о нашем разговоре?
Руа. Так точно, ваше превосходительство.
Вуд. Сколько… э… зарядов у нас на борту?
Руа. Десять.
Пауза.
Вуд. По приказу президента Свободных Соединенных Государств?
Руа. По приказу президента.
Пауза.
Военный министр. Я понимаю, это неприятно. Особенно после того, как вы столько раз воззвали к идеалам, Вуд. Поступите просто — пошлите к этим людям кого-нибудь из статс-секретарей с ультиматумом.
Пауза.
Вуд. С ним отправлюсь я сам. Сопровождать меня будет Маннерхайм.
Маннерхайм. Десятая запись. Глухонемой… э… супруг проститутки, провел нас с его превосходительством в полутемную сырую столовую плавучей больницы, где нас ожидал худощавый мужчина лет шестидесяти.
Бонштеттен. Не могу считать тебя желанным гостем, Вуд: ты прибыл сюда с прискорбной миссией.
Вуд. Ты…
Бонштеттен. Я Бонштеттен. Мм учились с тобой в Оксфорде и Гейдельберге.
Вуд. Ты изменился.
Бонштеттен. Изрядно.
Вуд. Мы вместе читали Платона и Канта.
Бонштеттен. Верно.
Вуд. Как я не сообразил, что за всем этим стоишь ты!
Бонштеттен. Я ни за чем, не стою.
Вуд. Ты наш бывший комиссар и ты хозяин Венеры.
Бонштеттен. Чепуха! Я теперь врач, и у меня просто выдался свободный часок. Поэтому уполномоченным сегодня буду я и говорить тебе придется со мной.
Вуд. А русский комиссар?
Бонштеттен. Охотится на китов. У тебя найдется сигарета?
Вуд. Маннерхайм, угостите его.
Бонштеттен. Вот уже десять лет не курил. Любопытно, какой вкус у табака?
Маннерхайм. Огня?
Бонштеттен. Благодарю.
Вуд. Значит, ты в курсе дела?
Бонштеттен. Разумеется. Ирена мне обо всем рассказала. И о том, как вы объявили ее главой правительства. Мы теперь зовем ее «ваше превосходительство».
Вуд. Остальные ваши тоже извещены?
Бонштеттен. Мы запросили по радио все суда, не хочет ли кто-нибудь вернуться.
Вуд. Каков ответ?
Бонштеттен. Никто.
Пауза.
Вуд. Я устал, Бонштеттен. Мне надо сесть.
Бонштеттен. У тебя непорядок с белками и повышенная температура. Так здесь в первое время бывает со всеми.
Пауза.
Вуд. Никто из вас не хочет вернуться?
Бонштеттен. Выходит, нет.
Вуд. Не могу этого понять.
Бонштеттен. Ты прилетел с Земли, поэтому и не понимаешь.
Вуд. Но все вы ведь тоже с Земли.
Бонштеттен. Мы об этом забыли.
Вуд. Но здесь невозможно жить!
Бонштеттен. Мы живем.
Вуд. У вас, наверно, страшная жизнь.
Бонштеттен. Настоящая жизнь.
Вуд. Что ты имеешь в виду?
Бонштеттен. Чем был бы я на Земле, Вуд? Дипломатом. Чем была бы Ирена? Уличной девкой. Остальные — преступниками, которых преследовала бы государственная машина.
Пауза.
Вуд. А теперь?
Бонштеттен. Как видишь, я врач.
Вуд. И оперируешь без наркоза.
Бонштеттен. Сигарета теряет всякий вкус в нашем влажном климате: она отсырела и только тлеет.
Пауза.
Вуд. Пить хочется.
Бонштеттен. Вот кипяченая вода.
Вуд. Проклятый лимонно-желтый свет в иллюминаторах! У меня кружится голова от здешнего воздуха, пропитанного миазмами.
Бонштеттен. Воздух здесь всегда такой, а свет меняется: он то лимонно-желтый, то цвета расплавленного серебра, то песчано-красный.
Вуд. Знаю.
Бонштеттен. Мы все делаем своими руками: инструменты, одежду, суда, передатчики, оружие для борьбы с гигантскими животными. Нам не хватает всего: опыта, знаний, привычной обстановки, почвы под ногами — облик поверхности здесь постоянно меняется. У нас нет медикаментов. Мы не знаем здешних растений и плодов — они по большей части ядовиты. Даже к воде приходится долго привыкать.
Вуд. На вкус она отвратительна.
Бонштеттен. Ее можно пить.
Пауза.
Вуд. Что вы получили взамен кроткой Земли? Туманные океаны, пылающие континенты, докрасна раскаленные пустыни, грозовое небо. Что же искупает все это?
Бонштеттен. Сознание того, что человек есть ценность, а жизнь его — дар.
Вуд. Смешно! Мы на Земле давным-давно пришли к этому убеждению.
Бонштеттен. И живете в соответствии с ним?
Пауза.
Вуд. А вы?
Бонштеттен. Венера принуждает нас жить согласно нашим убеждениям. В этом разница. Перестань мы здесь помогать друг другу, нам всем конец.
Вуд. И ты не вернулся именно поэтому?
Бонштеттен. Да, поэтому.
Вуд. И изменил Земле?
Бонштеттен. Я дезертировал.
Вуд. В ад, который на самом деле рай.
Бонштеттен. Вернись мы на Землю, нам пришлось бы убивать: помогать друг другу у вас и означает убивать. А убивать мы уже не смогли бы.
Пауза.
Вуд. Будем все-таки благоразумны. Вам тоже угрожает опасность: если русские победят, они явятся сюда.
Бонштеттен. Мы их не боимся.
Вуд. У вас ложное представление о политической ситуации.
Бонштеттен. Ты забываешь, что мы — исправительная колония для всей Земли. Человечество собирается воевать за обладание красивым жильем и тучными полями, а не за всеобщую помойку. Мы никого не интересуем. Если мы вам теперь и понадобились, то лишь как собаки, которых можно запрячь в сани войны. С окончанием ее отпадает и эта необходимость. К счастью, вы можете отправить нас сюда, но не в силах принудить нас вернуться. Вы не властны над нами. Вы вычеркнули нас из числа людей. Венера страшнее, чем вы. Каждый вступающий на ее почву независимо от того, кто он, подпадает под действие ее законов и приобретает лишь ту свободу, которую дает она.
Вуд. Свободу околевать?
Бонштеттен. Свободу поступать правильно и делать то, что нужно. На Земле у нас ее не было. У меня тоже. Земля слишком прекрасна. Слишком богата. На ней чересчур большие возможности. Это ведет к неравенству. Бедность считается у вас позором. Здесь бедность естественна. На нашей пище, на наших орудиях только одни пятна — пятна нашего пота. На них нет клейма несправедливости, как на Земле. Поэтому мы боимся вас. Боимся вашего изобилия, вашей лживой жизни, боимся рая, который на самом деле ад.
