Ознакомительная версия.
- Другой, извините, не держим, - спокойно ответил на эту неслыханную наглость прокурор. - Истина для всех одна. Что вы перед ней, что таракан - всё едино. Впрочем, извечный нравственный закон не запрещает оставаться гуманными к тем, кто его отринул, вне зависимости от того, произошло это по недомыслию или ввиду злого умысла. Так что, если желаете, могу приказать подать вам стейк и пару пива. А может, чайку хотите? Чайковского да с шоколадом - нам вчера шоколад завезли? Нет? Ну, как знаете. Наше дело маленькое.
Он был прав. Другой истины не было. Приговор был произнесён, опубликован в газетах ("Голос Новой Трои", как всегда, был первым), зачитан со сцены, и момент, когда звезда Бати закатится окончательно, был недалёк. Будь Батя землянином, всё ограничилось бы тюремным сроком. Но он был конгар - и, как я говорил выше, конгар, не оправдавший ожиданий. Не помню уже, повесят его или четвертуют - слишком многое произошло за последнее время, чтобы запоминать подобные мелочи - в любом случае, он будет наказан, как того требуют справедливость, милосердие и красота.
Прежде чем проститься с Батей (на время, не навсегда - в качестве действующего лица он ещё появится в десятой главе), скажу пару слов о том, как он проводит свои последние дни. Есть странная ирония в том, что по- настоящему я познакомился с Конкасом из Румбы лишь тогда, когда перестал быть корреспондентом "Голоса Новой Трои" - то есть, когда сам окончательно превратился в призрак, в собственную тень.
Я навестил его в мае, рано утром (сейчас, когда я пишу эту книгу, на дворе июнь, и по всей Новой Трое цветёт черёмуха). День обещал быть хмурым и ветреным: флаги над городской тюрьмой (наша традиционная символика: щит Ахилла и копьё Гектора) трепались, словно языки обезумевших от бега гончих. С момента окончания войны с Землёй прошёл всего месяц, и здание не успели отремонтировать после бомбёжки: там заменить выбитые стёкла, здесь положить новый слой штукатурки и выкрасить забор...
Камера Конкаса находилась в восточном крыле, где он числился единственным заключённым.
- Здравствуйте, - сказал я, когда охранник затворил за мной тяжёлую дверь. - Меня зовут Юн. Я делал репортаж о вас для "Голоса Новой Трои". "Алхимический брак дикости и благородства", помните?
Конкас откликнулся не сразу. Он сидел за столом и писал что- то (конгар - писал!) на длинном рулоне бумаги. Вид у него был препаршивый: кожа с боков свисала складками, а жидкая бородёнка (даже в тюрьме волосы у конгаров растут медленно и неохотно) придавала его красной, словно непроваренной физиономии, что- то жалкое, недостойное такой громадины.
- Помню, - ответил он. Голос у него был простуженный, сиповатый - Статьи обо мне - это единственное, что здесь разрешают читать. Некоторые я наизусть выучил. Зачем пришёл?
- Хотел перед вами извиниться.
- Извиниться? - переспросил Конкас. - Валяй, я не против. Можешь даже не объяснять, за что. Сегодня ко мне приходил Тромкас - тот самый, что на суде громче всех кричал о том, как низко я пал по сравнению с порядочными конгарами. Он бил себя кулаком в грудь, уверял, что это была минутная слабость, умопомрачение, его заставили, угрожали и тому подобное, а кончилось тем, что он сожрал половину моего ужина, и его вырвало мне на кровать. Забегал ко мне и Кирневер - этот, чтобы не тратить время зря, сразу бухнулся в ноги и завыл "Прости меня, дурака, виноват!". Я простил. Он поднялся и говорит: "Ты, Конкас, мировой мужик, прямо жалко, что не сегодня- завтра помрёшь. Скажи, что с бабами твоими делать: в степь или народу отдать - пусть хоть раз в жизни потешится? Плюнь на них, отвечаю, пусть живут, как жили, а он мне: "Искалечил тебя гуманизм, ох, искалечил!". Ну я и вдарил ему. Дети тоже приходили, жаловались: а Конкас дерётся, а Бомсен мою зычницу украл - одним за сорок, другим под пятьдесят, а всё не успокоятся. "Да за что же ты, батя, нас, сиротинушек, покинул, да как мы будем без тебя?". Наплодил ублюдков, нечего сказать. У тебя дети есть?
- Нет, - ответил я.
- И не надо. Не вздумай делать детей, пока есть дела посерьёзнее. Это сегодня доктор сказал, который меня взвешивал. Бородатый такой, в халате. Они там, наверху, спорят, оборвётся подо мной верёвка или выдержит. Пари заключают. Доктор мне сказал: "Вас, голубчик, на стальном тросе вешать надо - такая ваша корпуленция". А потом по плечу похлопал и добавил: "Ну, не грустите! Ничего, что повесят: опыт, даже если отрицательный - всё равно опыт. Зато вон сколько вы всего за прошедшие дни передумали и переоценили! Можно сказать, духовно выросли, возмужали, выработали в себе новый взгляд на мир". "Какой в этом про", - отвечаю, - если меня всё равно повесят?" Он аж пенсне уронил от удивления: "Да вы, мой милый, пессимист! Не надо, нехорошо. Уходите с улыбкой, не кукситесь. Думайте о радостях жизни: о шашлыке, например, о вине, о женщинах. До вас здесь человек сидел, так он придумал календарём спасаться: повесил на стенку и любуется. Картиночки там, скажу, были замечательные: берёзы, избушки, озеро, бабы с коромыслами, курочки, гуси, коровки, знаете ли - му! му! Очень достойный человек был. И держался прилично: не дрогнул, не захныкал. Перед смертью, говорят, преподнёс Консультативному совету собственноручно вырезанный из дерева сервиз на двенадцать персон. Вы по дереву не работаете, нет? Я когда- то в детстве свистульки из глины лепил, а потом раскрашивал. Это к тому, что помереть - не Бог весть какая штука. Работу у нас делают чисто, а кроме того, у вас, конгаров, всё равно жить не получается. Зато пример хороший: повисите с недельку, молодёжь поглазеет - может, чему научится". Хороший человек доктор. Надеюсь, у тебя не хуже получится. Ну, что стоишь, как столб? Не видишь - великий человек у тебя на глазах пропадает? "Надежда всего человечества" - ты так писал, да?
Пока Конкас произносил свою тираду, я рассматривал его камеру. Это была типичная одиночка: железная кровать, столик и трёхногий стул, привинченный к полу. В сером свете дня вещи выглядели непривычно резкими и оттого казались особенно чужими. Стены камеры, согласно доброй новотроянской традиции, были украшены жизнеутверждающими лозунгами: "Человек - хозяин своей судьбы!", "Никто не в силах ограничить свободу человека!" и, конечно, бессмертное "Сотрудничество тюремщика и заключённого ведёт к процветанию тюрьмы".
- Да, - ответил я. - Всё так. Но когда я строчил эту восторженную чепуху, я думал, что вы - самый гнусный из всех конгарских выродков, что рождались на Тразиллане. Сказать по правде, без таких, как вы, нам всем жилось бы гораздо лучше.
Минуту Конкас пристально разглядывал меня крохотными выцветшими глазками. Отчего- то мне показалось, что сказанное ему польстило.
Ознакомительная версия.
