Гиула более или менее отдохнул. Самое время, потому что это продолжительное массирование постепенно действовало мне на нервы. Очень часто мы не можем предоставить себя в распоряжение больного.
Запас медикаментов Сони ограничен. Двадцать четвертое декабря. Думают ли другие об этом? Чи и Паганини точно нет. У них дома другие праздники. И я даже не был уверен, были ли простановка дат верной. Может быть у нас на дворе уже май или июль? Это время! Каждый час похож на другой, утро ли, день или вечер, постоянно была одна и та же монотонная картина. Темная ночь вокруг нас и в ней невообразимое зрелище, огненный шар, Солнце. Над нами и под нами, перед нами и за нами светящиеся точки. Когда я впервые преодолел гравитацию Земли на ракете, мне все это показалось невероятным потрясающим. Я размечтался, словно девушка-подросток. Но красота и романтика охватывает нас всегда только в том случае, если мы можем сохранить ее как память. Для нас эта красота была ужасной, романтика была хаосом, нам уже давно приелась монотонность нашего окружения. И ко всему еще это безмолвие.
Рождество. Я читал, но в мыслях я был далеко отсюда. Затем я повисел на экспандерах, озлобленный и частично заболевший ностальгией. Во время моих упражнений появилась Соня. Она пригласила меня в лабораторию. Чи, Гиула и Паганини тоже присутствовали.
— Случилось что-то особенное? — невинно спросил я.
— Да, Стюарт, — сказала она, — Сегодня Рождество.
Вид у Сони был очень торжественный, когда она протянула нам наши тюбики. Ее рождественским подарком был вишневый сок немного перемешанный с вином. Я сказал: «Ты чудесная, Соня».
Он прав, — сказал Гиула, когда она смутился от моей похвалы. — Будь я поэтом, я написал бы для тебя стихотворение.
— Моя Соня, — пробормотал и Паганини. Только Чи ограничился одним «Спасибо большое» и дружественной улыбкой. Она была рада нашему одобрению. Паганини осушил свою бутылку одним глотком. Он облизал губы и потребовал еще. Но Соня, которая распоряжалась нашими запасами, не сдавалась. Паганини начал ругаться и угрожал нам. Он вел себя как невоспитанный ребенок.
— Убирайся отсюда! — озлоблено крикнул Гиула. — Я не позволю этому шимпанзе испортить мне настроение!
Но оно уже было испорчено, потому что сейчас Чи уподобился выражению «шимпанзе», а Соня с ангельским уговорила Паганини, все еще бранящегося на чем мир стоит, который снова просил вина и вишневый сок. Когда он ничего не получил, он оставил нас.
Мы молчали. Гиула сказал после паузы: «В это время они наряжали у нас елку. У вас всегда была елка, Стюарт?»
— Да.
Чи сказал: «Не исключено, что наши сигналы услышаны».
Никто не ответил. Не правда ли, что я нахожусь не на Земле? подумал я. Не правда ли, что мы никогда не вернемся домой? Это безумие, думать об этом, это невозможно! Мы же не можем провести остаток жизни в металлических стенах.
— Я хочу знать, был ли в этом году снег, — снова начал Гиула.
— У вас есть снег на Рождество, Соня?
— Чаще всего, — тихо ответила она. Я затем, как вздрогнуло ее лицо.
Гиула не прекращал свой поток воспоминаний.
— Я был неплохим гребцом. Было чудесно, когда Балатон[18] замерзал…
— Если они приняли наши сигналы, — сказал Чи, — это вовсе не значит, что они сразу же поднимут в воздух ракету. Это было бы нерационально, нас можно вызволить вовсе не из любой позиции. Вероятно, они подождут, пока мы начнем двигаться навстречу Земле.
— Хватит об этом, Чи, — сказал я. Соня вдруг отвернулась. Она плакала. Я подошел к ней и обнял ее.
— Все будет хорошо, Соня, и мы все же сообщество, мы друзья…
Она кивнула и вытерла свои слезы. В тишине было слышно тонкое шипение. Это звучало так, словно «Дарвин» вдруг дал течь.
— Что это? — спросил Гиула. В этот момент во входном люке появился Паганини. Он пялился на нас и сказал с дурацкой ухмылкой: «Вы сидите здесь, пьете мое вино, но оно будет последним! Вы поняли? Последним! Сейчас мы все вместе провалимся в ад. Слышите, как шипит?
Он дьявольски рассмеялся и исчез. На секунду мы словно оцепенели.
— Он открыл вентиль! — крикнул я.
Паника охватила нас. Мы все вместе проталкивались через люк; Гиула выбрался первым. Когда мы были рядом с ним, он уже закрыл вентиль в шлюзе.
— Я выбью ему зубы! — взвыл он. — Еще немного, и это собака отправила бы нас в ад.
— Ты не можешь обвинять его, — сказал Соня, — он больше не знает, что творит. Мы должны помочь ему…
— Но это уже слишком! — Гиула обозлился. — Он перекрывает нам кислород, но мы не можем обвинять его. Может быть нам еще извиниться перед ним? Я клянусь тебе, Соня, я убью его, если поймаю его с поличным за совершением подобного покушения.
Я согласился с Гиулой, и Чи тоже сказал: «Соня, если повреждение головного мозга действует таким образом, тогда мы должны были бы строже охранять его.
— Что ужаснее всего, что при этом с ним можно говорить как с разумным человеком, — сказал я.
— И вы только что это не сделали, — сказала Соня. — Это моя вина. Мне следовало объяснить ему, почему он мог получить только одну порцию. Он же все понимает. Я сейчас поговорю с ним и сделаю ему укол успокоительного.
Слабое утешение, подумал я, никто не мог знать, какую чертовщину он придумывал на следующий раз.
— Может быть он увидит нас этим, когда мы будем спать.
— Больше не может случиться так, что мы все заснем в одно и то же время, — сказал Чи, — с сегодняшнего дня мы больше не спустим с него глаз.
— Еще важнее то, чтобы мы не подали вид, что мы знаем и думаем о его болезни, — объяснила Соня. — Поддакивайте, льстите ему и говорите с ним как с нормальным. Роджер, раньше ты часто разговаривал с ним о его музыке. Продолжай делать это.
Я кивнул и подумал: Чудесное рождество и еще более прекрасное будущее. Было бы лучше, если бы Соня не разбудила его из его бессознательного состояния. Паганини был в лазарете. Он читал и не обращал никакого внимания на нас.
— Мы не помешаем? — с иронией спросил Гиула. — Можно подойти поближе?
Когда он не получил ответа, он заорал: «Я тебя что-то спросил, ты проклятый дурак!»
— Гиула! — Соня с упреком посмотрела на него.
— Гиула невежливый человек, — сказал Паганини, — сделай ему укол, Соня.
Гиула отчаянно засмеялся.
— Вот вам и его болезнь. Этот лицемер точно знает, что делает. Нам следовало бы устроить тюрьму в одной из кают и запереть его там.
— Тебя нужно запереть, — затрещал больной, — ты болен, ты страдаешь от своего человеческого происхождения. Куда бы не приходили люди — первый дом, которые они строят это тюрьма. Но разве не все мы заключенные, Чи?
