Здание занимало пол-акра и было высотой с пятиэтажный дом. Первые лучи солнца окрасили его в розовый цвет; это был тот изумительный блекло-розовый тон, от которого становится теплее на душе, — вспоминается платье соседской девчушки, которое она надела в день рождения.
Солдаты окружили здание, утреннее солнце поблескивало на штыках винтовок.
Питер приготовил завтрак: напек целую гору оладий, изжарил яичницу с беконом, на которую ушли все его запасы, сварил галлона два овсяной каши, ведро кофе.
— Мы пошлем кого-нибудь за продуктами, — сказал Хоскинс. — А то мы вас просто ограбили.
После завтрака шериф с помощниками уехал в окружной центр. Хоскинс пустил шапку по кругу и тоже поехал в город за продуктами. Остальные газетчики остались. Автобус телестудии нацелился на здание широкоугольным объективом.
Телефон снова начал трезвонить. Журналисты по очереди брали трубку.
Питер отправился на ферму Маллет достать яиц и молока.
Мери выбежала ему навстречу, к калитке.
— Соседи боятся, — сказала она.
— Вчера они не боялись, — заметил Питер. — Они просто ходили и брали подарки.
— Но ведь все изменилось, Питер. Это уж слишком… Здание…
То-то и оно. Здание.
Никто не боялся безвредной на вид машины, потому что она была маленькая и дружелюбная. Она так приятно блестела, так мило щелкала и раздавала подарки. На первый взгляд внешне она ничем не отличалась от земных предметов и намерения ее были понятны.
Но здание было большое и, возможно, станет еще больше, и строилось оно шиворот-навыворот. Кто и когда видел, чтобы сооружение росло с такой быстротой — пять этажей за одну-единственную ночь?
— Как они это делают, Питер? — понизив голос, спросила Мери.
— Не знаю, — ответил Питер. — Тут действуют законы, о которых мы понятия не имеем, применяется технология, которая людям и в голову не приходила; способ созидания, в своей основе совершенно отличный от человеческого.
— Но это совсем такое же здание, какое могли бы построить и люди, — возразила она. — Не из такого камня, конечно… Наверное, в целом свете нет такого камня. Но в остальном ничего необычного в нем нет. Оно похоже на большую школу или универмаг.
— Мой нефрит оказался настоящим нефритом, — сказал Питер, — ваши духи — настоящими духами, а спиннинг, который получил Джонни, — обыкновенным спиннингом.
— Значит, они знают о нас. Они знают все, что можно узнать. Питер, они следят за нами!
— Несомненно.
Он увидел в ее глазах страх и привлек к себе. Она не отстранилась, и он крепко обнял ее, но тут же подумал, как странно, что именно у него ищут утешения и поддержки.
— Я глупая, Питер.
— Вы замечательная! — убежденно сказал он.
— Я не очень боюсь.
— Конечно, нет. — Ему хотелось сказать: «Я люблю тебя», но он знал, что этих слов он не скажет никогда. «Хотя боль, — подумал он, — боль сегодня утром не возвращалась».
— Я пойду за молоком и яйцами, — сказала Мери.
— Принесите, сколько можете. Мне надо накормить целую ораву.
Возвращаясь домой, он думал о том, что соседи уже боятся. Интересно, скоро ли страх охватит весь мир, скоро ли выкатят на огневые позиции пушки, скоро ли упадет атомная бомба.
Питер остановился на склоне холма над домом и впервые заметил, что коровник исчез. Он был стесан так аккуратно, будто его ножом отсекли, — остался только фундамент, срезанный наискось.
Интересно, пистолет все еще у шерифа? Питер решил, что у шерифа. А что тот будет делать с ним и почему он был подарен именно ему? Ведь из всех подарков это был единственный предмет, неизвестный на Земле.
На лугу, где еще вчера, кроме деревьев, травы и старых канав, поросших терновником, орешником да куманикой, ничего не было, теперь росло здание. Питеру показалось, что за час оно стало еще больше.
Вернувшись домой, Питер увидел, что все журналисты сидят во дворе и смотрят на здание.
Один из них сказал:
— Военное начальство прибыло. Ждет вас там.
— Из разведки? — спросил Питер.
Журналист кивнул.
— Полковник и майор.
Военные ждали в столовой. Полковник — седой, но очень моложавый. Майор был при усах, которые придавали ему весьма бравый вид.
Полковник представился:
— Полковник Уитмен. Майор Рокуэл.
Питер поставил молоко и яйца и поклонился.
— Это вы нашли машину? — спросил полковник.
— Да, я.
— Расскажите нам о ней, — попросил полковник.
Питер стал рассказывать.
— А где нефрит? — сказал полковник. — Вы нам не покажете его?
Питер вышел на кухню и принес нефрит. Они передавали камень друг другу, внимательно рассматривали его, вертя в руках немного с опаской и в то же время с восхищением, хотя Питер видел, что они ничего не смыслят в нефрите.
Словно прочитав мысли Питера, полковник поднял голову и посмотрел на него.
— Вы разбираетесь в нефритах? — спросил полковник.
— Очень хорошо, — ответил Питер.
— Вам приходилось работать с ним прежде?
— В музее.
— Расскажите о себе.
Питер заколебался… но потом стал рассказывать.
— А почему вы здесь? — спросил полковник.
— Вы когда-нибудь лежали в больнице, полковник? Вы никогда не думали, каково умирать там?
Полковник кивнул.
— Я понимаю вас. Но здесь за вами нет никакого…
— Я постараюсь не заживаться…
— Да, да, — проговорил полковник. — Понимаю…
— Полковник, — сказал майор, — взгляните, пожалуйста, сюда, сэр. Тот же символ, что и на…
Полковник выхватил нефрит у него из рук.
— Тот же символ, что и над текстом письма! — воскликнул он.
Полковник поднял голову и пристально посмотрел на Питера, как будто впервые увидел его и очень удивился этому.
Вдруг в руке майора появился пистолет, холодный глазок дула был направлен прямо на Питера.
Питер бросился было в сторону. Но не успел. Майор выстрелил в него.
Миллион лет Питер падал сквозь призрачно-серую, пронзительно воющую пустоту, сознавая, что это только сон, что он падает в бесконечном атавистическом сне, доставшемся в наследство от тех невероятно далеких предков, которые обитали на деревьях и жили в вечном страхе перед падением. Ему хотелось ущипнуть себя, чтобы проснуться, но он не мог этого сделать, потому что у него не было рук, а потом оказалось, что у него нет и тела, которое можно было бы ущипнуть. Лишь его сознание неслось сквозь бездну, у которой не было ни конца, ни края.
Миллион лет Питер падал в пронзительно воющую пустоту; сначала вой пронизывал его и заставлял вновь и вновь корчиться в муках его душу (тела не было), не доводя пытку до той крайности, за которой следует спасительное безумие. Но со временем он привык к этому вою, и, как только привык, вой прекратился, и Питер падал в бездну в полной тишине, которая была еще страшнее, чем вой.
