Еще несколько минут продолжался полет. Капитан шаттла объявил, что мы приближаемся к Кимаи но Джи, столице Мотоки, и шаттл пробил облачный покров. Под нами была неровная береговая линия среди гор, поросших серо-зелеными пихтами и соснами. Я наклонился вперед, стараясь разглядеть место, ради которого мы будем воевать, и долго ничего не видел, кроме пологих зеленых холмов и тумана. Потом я заметил низко летящий желтый дирижабль, он шел из небольших сельскохозяйственных или шахтерских поселков Мотоки на юге, может быть, Шукаку или Цуметаи Ока. Дирижабль направлялся к деревушку у моря, окруженную несколькими полями и большой черной каменной стеной. Дальше виднелся лес; лес, стена, поля удерживали туземную флору и фауну на расстоянии. Я представлял себе этот поселок Мотоки как остров нормальности в море чуждости. Японцы всегда были островными жителями. Город небольшой, тысяч на сорок, группа зданий, два голубых хрустальных купола. Мой маленький город Гатун в Панаме больше.
И тут меня поразило безумие ситуации: на планете, где из-за небольших морей площадь суши больше, чем на Земле, два города размером с Гатун в Панаме ведут жестокую войну за право владеть пустыми пространствами, которые никогда не смогут использовать!
Шаттл спускался для посадки. Дома из темных деревянных брусьев с белыми стенами из рисовой бумаги, тонкие и прозрачные, как крылышки мотыльков. На всей улицах, во всех садах ландшафт превосходно упорядочен, словно весь город представляет из себя гигантский сад, случайно населенный людьми. Кусты аккуратно подстрижены, черные стволы цветущих розовых слив искажены странным сюрреалистическим рисунком, как будто их вырезал скульптор. Я ожидал увидеть признаки возраста: полуразрушенные здания, рухнувшие сараи. Но никаких трущоб на Пекаре не было. Не было и никакой экстравагантности. Ни сверкающих огней, ни хрустальных зданий. Весь город был образцом строгой сдержанности и аскетизма. Мы еще больше замедлили полет, коснулись полосы, шаттл покатился по ней и остановился.
От здания вокзала отошло несколько больших грузовиков. С них сошли пятьдесят самураев в черном защитном вооружении, они выстроились вокруг трапа шаттла. Дверь открылась, и наши люди начали цепочкой спускаться по ступеням. Сладкий незнакомый запах, похожий на запах сохнущего на солнце сахарного тростника, заполнил корабль. Запах Пекаря.
Мы вышли и обнаружили, что грузовики полны одежды: башмаки и просторные брюки, тяжелые кимоно и куртки. Нам вручили пластиковые пакеты с подарками прибывающим: расческа, кусочек мыла, зубная паста, карта планеты. Тем из нас, кто находился в отделении "особой безопасности", на руку надели небольшие мониторы. Такие носят преступники, отпущенные под честное слово, чтобы полиция могла следить за ними. На мониторе была изображена карта города. Сообщалось, что до пяти часов мы должны явиться в определенное здание. Поблизости шумел океан, морской ветер дул над полем, поднимая пыль. Повсюду видны были осы, они гудели над головами, садились на руки.
Самураи построили нас в ряд и повели с поля. Мне показалось, что у меня ноги укоротились сантиметра на два: на каждом шагу я взлетал в воздух выше, чем хотел. Я всего две недели испытывал повышенное тяготение на корабле, а криотехники следили за состоянием мышц, и потому я подпрыгивал при ходьбе. Мы прошли по городской окраине, по дороге, с обеих сторон огражденной низким бамбуковым забором, мимо домов. Опадали цветы сливы, образуя ковер у нас под ногами. В домах все двери и окна были закрыты. Мы миновали деловой район, где с фонарных столбов свисали воздушные змеи, и из боковой улицы выбежал маленький мальчик японец. Он чуть не столкнулся с идущим передо мной человеком, потом остановился, посмотрел на нас и закричал: "Tengu!"
Я улыбнулся ему, и он в ужасе попятился. У ребенка были раскосые глаза, надглазная складка так выделена, что глаза превратились в щелки.
Человек за мной рассмеялся.
- Наверно, никого красивее японцев не видел!
Я тоже рассмеялся и подумал, что испытывает ребенок, никогда не видевший человека другой расы. Может ли он увидеть в нас людей?
Самурай крикнул: "Не разговаривать!", и мы молча пошли дальше, пока не подошли к большому сооружению - круглому стадиону.
Внутри от стены до стены тянулись сотни портретов президента корпорации Мотоки Томео; дальнюю часть сооружения занимала большая сцена, как в театре кабуки. Когда мы расселись, громкоговоритель провозгласил "Мотоки Ша Ка", и самураи запели гимн корпорации, потом на сцене появилась гигантская, высотой в двадцать метров, голограмма президента Мотоки. Как и у ребенка, у него оказались невероятно раскосые глаза - более японские, чем у любого японца. Он торжественно приветствовал нас на Пекаре и поблагодарил за то, что мы пришли помочь освободить планету от "машин ябадзинов". Когда он закончил, на сцену поднялись двадцать изящных девушек и танцевали с веерами и зонтиками, а старуха пела под аккомпанемент кото. Танцовщицы спустились со сцены и каждому из нас дали тарелку с крошечной бутылочкой саке, хризантемой и чашкой вареного риса. Потом самураи вывели нас из здания.
Солнце садилось, но небо было затянуто облаками, поэтому заката не было видно, только становилось все темнее. Стены домов из рисовой бумаги засветились изнутри, как огромные бумажные фонари. Мы отошли на километр от города и оказались в большом огороженном поселке в небольшой долине между поросшими соснами холмами. По холмам бродили сотни латиноамериканцев в тускло-зеленом защитном вооружении Мотоки. Они упражнялись в обращении с оружием, боролись. А у подножия долины из большого деревянного здания, похожего на старый амбар, доносился громовой крик:
- Домой! Домой!
Самураи провели моих компадрес к этому амбару, но браслет у меня на запястье запищал, сообщая, что мне нужно к другому зданию лагеря. Карта на мониторе показала хижину, в которой я буду спать. Из города донесся гулкий звон храмового колокола, а за мной триста companeros продолжали кричать
- Домой! Домой!
13
В хижине, куда я вошел, было накурено, как в баре. Пятеро латиноамериканцев в синих кимоно самураев играли на гитарах, а шестой яростно дул в трубу. Шестьдесят человек собрались кольцом, выкрикивая ставки, как на петушиных боях. Они следили за тремя людьми в схватке в симуляторе. Эти трое в большом мощном судне на воздушной подушке неслись по джунглям, стараясь отразить нападение четырех машин ябадзинов. Главная цель упражнения, кажется, заключалась в том, чтобы убить как можно больше врагов, прежде чем убьют тебя самого. Но эти трое были удивительны, изящны, мощны; они вертелись в воздухе, чтобы отразить выстрел из лазера, и успевали уклониться от льющейся на них плазмы. Они отвечали огнем и убивали противников, пробираясь зигзагами через чащу. Их прыжки, когда они уклонялись от выстрелов ябадзинов, вызывали взрывы смеха. Я услышал гул, словно жужжание гигантских ос. Три черных снаряда длиной с руку человека с трех сторон понеслись к наемникам, увиливая от ветвей. Кто-то крикнул:
- Пять к трем - Ксавье не слышит ласок!
Все стали выкрикивать свои ставки.
В углу сидели на полу еще пятьдесят человек. Мало кто из них улыбался или разговаривал. Они были угнетены и раздражены. Повсюду мертвые глаза и строгие лица с фаталистическими улыбками. Я чувствовал напряжение в воздухе, электрическая паутина касалась лица, внутренности стянуло. Напряжение толпы, пытающейся сохранить контроль над собой. Но это почти не удавалось, как будто мятежа на борту не было. Как будто я не провел два года в криотанке!
Ко мне подошел человек в боевой защитной одежде. Вначале я не узнал Завалу: он стоял, слегка согнувшись, словно под большой тяжестью.
- А, это ты. Много времени прошло, - сказал он, забыв мое имя.
- Как ты?
- Хорошо. У всех хорошо. Абрайра будет рада видеть тебя, nе?
Я удивился, услышав от него японское nе, что означает "верно". Но ведь он почти два года провел с самураями. За два года человек может измениться.
Я спросил:
- Где она?
Мысль о том, что я снова ее увижу, наполнила меня болью. Такую боль испытываешь, подходя к могиле близкого.
- Вероятно, упражняется в одиночку в симуляторе. Или тренируется. Она очень беспокоилась о тебе. Должна быть где-то в симуляторе. Битва помогает сохранить спокойствие, nе? Она захочет с тобой увидеться. Хочет, чтобы ты сражался с нами, сидел в нашей машине, словно мы амигос. Но с тех пор, так ты помог начать мятеж, многое изменилось. Ты нам в битве не поможешь. Наоборот, помешаешь. Если ты подлинный друг, ты не будешь воевать в нашей группе.
Завала был тем же, но в его речи звучали чуждые интонации. Маленький круглый рот презрительно скривился. Глупые коровьи глаза смотрели тупо. Я рассердился, что он так со мной разговаривает, но, чтобы успокоить его, сказал:
- Не думаю, чтобы Абрайра хотела меня в свою группу. Когда Абрайра что-нибудь испытывала? Я для нее ничто. И если я помеха, она не пустит меня в группу.
