– Долго еще? – спросила Джеймс.
– Откуда мне знать? Если я не ошибся, у меня на руках даже не целые организмы.
– Предположительный срок, – произнесла Бейтс.
Биолог пожал плечами.
– Пара дней. Может быть.
* * *
То, что не убивает, делает нас более странными.
Тревор Гудчайлд[66]
– Демократии не будет, – подтвердил Сарасти.
Освобождать пленников мы не станем, это слишком рискованно. В бесконечных пустошах облака Оорта нет места принципу «живи и дай жить другим». Неважно, как поступил или не поступил другой. Думай о том, что бы он натворил, будь хоть капельку сильнее. Думай о том, что он мог бы натворить, если бы мы прибыли, когда должны были согласно его планам. Ты смотришь на «Роршах» и видишь эмбрион или растущее дитя – может, чуждое сверх всякого понимания, но по определению невинное. Но что, если это неверный взгляд, и перед тобой всевластный погибельный бог, пожиратель миров, просто не до конца воплотившийся? Уязвимый лишь сейчас и немногим дольше.
В рассуждениях Сарасти не было вампирской неясности и многомерных черных ящиков, при виде которых человек пожимает плечами и сдается. Мы не могли найти в них изъяна, его логика оставалась безупречной, а у нас не было оправдания. От чего становилось лишь хуже. Остальные – знаю – предпочли бы положиться на веру, а не понимать очевидное.
Но Сарасти выдвинул альтернативу освобождению пленников. Очевидно, он считал такой вариант более безопасным. По крайней мере это умозаключение приходилось принимать на веру, так как по разумным меркам его вариант граничил с самоубийством.
«Тезей» рожал при помощи кесарева: нынешний выводок оказался слишком велик, чтобы протолкнуться через канал на конце хребта, и корабль выпрастывал его, точно при запоре, прямо в трюм. Чудовищные, огромные туши, ощетинившиеся дулами и антеннами; каждая втрое-вчетверо выше меня ростом; пара массивных кубов цвета ржавчины, чьи поверхности были заражены топографией. До высадки большую ее часть скроет броня. Ленты кабелей и труб, магазины с боеприпасами и акульи зубы теплорадиаторов – все исчезнет под ровным зеркальным покрытием. Лишь немногие достопримечательности поднимутся островами над идеальной гладью: порты связи, маневровые дюзы, прицельные антенны. И орудийные дула, конечно. Каждый робот мог полудюжиной пастей изрыгать огонь и серу.
Но покамест они больше походили на гигантских механических эмбрионов, недоносков. В жестоком белом сиянии трюмных прожекторов их углы и грани складывались в контрастную мозаику светотеней.
Я отвернулся от иллюминатора.
– Это здорово подорвет наши запасы субстрата.
– С защитным покрытием корпуса было хуже. – Бейтс следила за строительством по выделенному плоскому экрану, встроенному прямо в переборку фабрикатора: вероятно, практиковалась. Мы потеряем связь с имплантатами в мозге, как только сменим орбиту. – Но ты прав. Возможно, скоро нам придется поживиться одной из местных каменюк.
– Хм. – Я снова заглянул в трюм. – Думаешь, эти роботы нам понадобятся?
– Неважно, что я думаю. Ты умный парень, Сири, сам не догадаешься?
– Для меня важно. А значит, важно и для Земли.
Да, это имело бы значение, если бы Земля командовала нами… Как глубоко ни вляпайся в систему, определенные слои подтекста всегда остаются различимы.
Я сменил галс:
– Тогда как насчет Сарасти и Капитана? Есть мысли?
– Обычно ты работаешь аккуратнее.
Тоже правда.
– Просто… помнишь, Сьюзен поймала Растрепу и Колобка, когда те перестукивались?
От кличек Бейтс передернуло:
– И?
– Странно, что «Тезей» не застукал их первым. Обычно квантовые компьютеры мастерски распознают образы.
– Сарасти отключил квантовые модули: с того момента, как мы вышли на орбиту, борт функционирует в классическом режиме.
– Почему?
– Электромагнитный шум. Слишком велик риск декогеренции[67]. Квантовый компьютер – штука капризная.
– Но борт ведь экранирован. И «Тезей» экранирован.
Бейтс кивнула.
– Насколько возможно. Но идеальная защита – это идеальные шоры, а мы не в том положении, когда хочется соглашаться на добровольную слепоту.
Вообще-то именно в том. Но смысл в ее словах был.
И не один, только второй она не высказала вслух: «Ты упустил то, что болталось в КонСенсусе на всеобщем обозрении. А вроде первосортный синтет…»
– Сарасти, наверное, знает, что делает, – признал я, прекрасно понимая, что вампир может подслушивать. – Пока он, насколько мы знаем, не ошибался.
– Насколько мы можем знать, – заметила Бейтс.
– Если можешь поправить вампира, он тебе не нужен, – вспомнил я.
Она слабо усмехнулась.
– Исаак был хорошим человеком. Но пиару не всегда стоит верить.
– И ты не купилась? – спросил я. Однако Бейтс уже решила, что слишком распустила язык.
Я забросил крючок, наживив его выверенной смесью почтения и недоверия:
– Сарасти знал, где мы найдем шифровиков. Вычислил с точностью до метра, в таком-то лабиринте.
– Да, полагаю, для такого действительно была нужна сверхчеловеческая логика, – признала она, подумав, насколько же я, блин, туп.
– Что? – переспросил я.
Бейтс пожала плечами:
– А может, он просто догадался, что, раз «Роршах» выращивает собственную команду, нас с каждым разом будет встречать все больше шифровиков. Где бы мы ни высадились.
Мое молчание перебил писк КонСенсуса.
– Орбитальный маневр через пять минут, – объявил Сарасти. – Имплантаты и беспроводные протезы уходят в офлайн через девяносто. Отбой.
Бейтс отключила дисплей.
– Я пережду маневр в рубке. Иллюзия контроля, все такое. А ты?
– В палатке, пожалуй.
Она кивнула, изготовилась к прыжку, но вдруг остановилась и заметила:
– Кстати, да.
– Извини?
– Ты спрашивал, считаю ли я необходимым усиление вооружения. В данный момент, я полагаю, нам пригодится любая возможная защита.
– Так ты считаешь, что «Роршах» может…
– Эй, один раз он меня уже убил.
Она говорила не о радиации.
Я осторожно кивнул.
– Это, должно быть…
– Ни на что не похоже. Ты даже представить не можешь, – Бейтс аж задохнулась и перевела дыхание. – Хотя, может, тебе и не надо, – добавила она и уплыла вверх по хребту.
* * *
Каннингем с Бандой находились в мед отсеке, но на расстоянии тридцати градусов дуги друг от друга. Каждый ковырял пленников на свой манер. Сьюзен Джеймс равнодушно тыкала пальцами в нарисованную на столе клавиатуру. В окнах парили Колобок и Растрепа.
По мере того, как лингвист печатала, по столу бежали штампованные фигурки: круги, трискели, четыре параллельные черты. Некоторые пульсировали как геометрические сердечки. Растрепа в дальнем вольере протянул слабеющее щупальце и напечатал что-то в ответ.
