После попытки отделения от Империи Семи Островов при Рандж-па Третьем Империя впервые применила биологическое оружие. Эффект устрашения оказался, однако, нестойким: Большой континент полыхал, и Рандж-па Четвёртый был вынужден во имя единства Империи использовать ядерные заряды. Однако, самым надежным способом сохранения единства оказалась гарнизонная система. Рандж-па Четвёртый пытался замкнуть мир в кольцо гарнизонов. Стратегически важная точка в лесах Чгангва замыкала юго-восточное направление и давала надежду на стратегический прорыв. Рандж-па Четвёртый верил, что именно при нём Империя вернёт себе утраченное Единство и Мировое Господство…
5462 год до н. э. Императорский дворец, Приёмный Зал
Гонец был смущён и напуган: он знал, что несёт дурные вести, и боялся гнева Монарха. Тот, однако, уже был осведомлён о случившемся. Его интересовало только одно: кто возглавил мятеж.
— Значит, вот так? Жаль, он был очень талантливым молодым военным, — только и сказан Император, когда ему назвали имя главаря бунтовщиков. Как он и предполагал, это был заместитель начальника гарнизона. Ничего страшного, думал Император, бунт в мокрых лесах Чгангвы обречён. Через несколько месяцев можно будет двинуть войска, а через полгода вожаки мятежа (или то, что от них останется) лично познакомятся с тупыми кольями, вбитыми на Чёрной площади Столицы.
Он ещё не знал, что от Шестого и Пятнадцатого Соединений уже два дня как не приходят вести, что несколько линейных кораблей самовольно покинули Хрустальную Бухту, и что началась эпоха гарнизонных восстаний.
* * *
5379 год до н. э. Восточный залив
…Колдун закончил свои приготовления и начал магическую песню. Матросы в ужасе закрывали уши руками, чтобы не слышать древние страшные слова. Лишь Император Рандж-па Пятый стоял с опущенными руками: он и без того ничего не слышал после страшного взрыва, уничтожившего Столицу. Он смотрел назад, туда, где уже поднималась буря.
Кто-то тронул его за плечо. Немой слуга держал в руке ящичек с драгоценностями. Это было всё, что удалось захватить с собой перед бегством. Никто не предполагал, что Император осмелится выйти в океан на смешном церемониальном судёнышке под парусами. Однако, никто не предполагал и того, что задумал Император.
Император взял ящичек, и бросил его в воду.
Колдун продолжал петь, но его голос уже тонул в рёве поднятого им ветра. Он воздел худые чёрные руки, обожжённые атомным огнём, к бушующему небу, где кружился вихрь.
— Проклинаю землю, — неслышно, одними губами, сказал Император. — Проклинаю землю, предавшую нас. Да не будет ей отныне покоя.
С закрытыми глазами он видел пробуждающиеся на дне моря вулканы. Гигантские волны, накрывающие побережья, рушащиеся горы, и ревущие валы, и затопленные селения, и трупы, кружащиеся в водоворотах, и море, море, море на месте суши. И он чувствовал, что его проклятие сбудется.
— Да погибнет мир, если он не мой. Да погибнет мир, если он не наш. Да погибнет мир, — шептал Император.
— Мы возвращаемся к тому, чем были. Ауумуретх'ад дооооб. Мы — странники по морям. Ауумуретх'ад дооооб. Мы возвращаемся в море. В море, из которого мы пришли. Да будет так. Вечно, — пел колдун, вплетая в слова заклинания.
Поднималась буря.
* * *
1620 год н. э. Атлантический океан. Борт корабля «Mayflower»
— Смотрите, смотрите! Это он!
— Действительно, какое-то судно… Не может быть.
— Плохая примета… Неужели всё-таки он?
— Он идёт против ветра!
— Позвольте мне трубу…
— Джентльмены, по моему скромному мнению, это относится к тем вещам, которые не должны нас занимать… даже если это и в самом деле «Летучий Голландец».
Древний корабль, окружённый ореолом бури, пропал за чертой горизонта.
— Нет, я не астролог, — мэтр Мишель де Нострадамус, казалось, был смущён. Во всяком случае, он избегал смотреть в лицо Медичи, которая, почуяв неладное, сжала тонкими пальцами подлокотники кресла и подалась вперёд, пытаясь высмотреть на лице великого предсказателя признаки вины.
— Ты сказал, — Екатерина ещё сильнее наклонилась вперёд, — что ничего не смыслишь в астрологии? Ты признаёшь, что морочил нам голову?
— Нет, нет, моя госпожа и повелительница, нет, — мэтр испугался, — я ничего такого не говорил. Я в должной мере посвящён в звёздную науку, и могу составить натальную карту не хуже, чем мои учителя из Монпелье и бордосские мэтры. Но истинные сокровища знания черпаются не из вычислений.
— Ага! — Екатерина откинулась в кресле, — я понимаю, достопочтенный мэтр! Магия, вот на что ты намекаешь, магия и некромантия! Ходят слухи о терафиме, которого ты держишь в потайной комнате, каковой есть голова христианского юноши, умученного по вашему тайному обычаю… Ну что ж. Веди меня к своему терафиму.
Нострадамус побледнел.
— Никогда, — с жаром заговорил он, прижимая худые руки к груди (Екатерина поморщилась: мэтр явно переигрывал) — никогда я не занимался недозволенной и богопротивной некромантией! Я — добрый христианин, как и мои родители, госпожа.
— Но не твои предки, — Екатерина откровенно забавлялась, — не твои еврейские предки, мэтр! И уж, наверное, они оставили тебе кое-какое наследство, кое-какие тайные знания, недоступные добрым христианам? Можешь не отвечать, мэтр, я не выдам тебя, но покажи мне своего терафима.
— Если бы я ничего не смыслил в этих делах, — с горечью ответил Нострадамус, — я, пожалуй, поверил бы в тайное иудейское знание, столько о нём идёт разных слухов. Увы, госпожа, поверьте: у иудеев нет ничего такого, что заинтересовало бы учёного человека. Вся их тайная премудрость — это всего лишь хорошая бухгалтерия и умение вести счета.
— Меня не интересуют счета, — Медичи решила, что пора рассердиться, — не заговаривай мне зубы. Я хочу знать истинную природу твоих предсказаний. Повторяю, если ты не понял: меня не волнует соответствие твоих занятий законам божеским и человеческим. И то, и другое — в моей воле, по крайней мере сейчас. Меня интересует, не угрожает ли что-либо таковому положению вещей в будущем.
Нострадамус замолчал. Екатерина быстро просчитала возможные реакции: сейчас человечек начнёт хитрить, торговаться, пытаться получить дополнительные сведения… Увы, все шарлатаны одинаковы. В этом мире вообще нет никого, кроме обманутых и обманщиков. Что ж, этот — ещё не худший из всех.
— Госпожа и повелительница, — Нострадамус поднял глаза, и Медичи вздрогнула — настолько печальными они были, — я вижу то, о чём пишу. Я как бы смотрю в огненное зеркало с туманной поверхностью, и вижу там отражения грядущих событий. Иногда мне удаётся постичь, когда и где оные совершатся, чаще же я ничего не разбираю. Мои центурии — это всего лишь мои догадки о том, что могли бы означать видения.
