Ознакомительная версия.
Гай хотел вздохнуть – но ведающие дыханием мышцы не послушались, сведенные судорогой. Бежать было некуда, ноги, казалось, по колено вросли в каменный помост; где-то в глубине головы прошелестел голос прежнего Крысолова:
– Спокойно, парень. Спокойно, мальчик, это всего лишь я!..
Сотни измученных глаз смотрели прямо на Гая.
– Узнаете? – спросил нечеловеческий голос, а в это время сильная и вполне человеческая рука предусмотрительно взяла Гая повыше локтя.
– Да, – пронеслось по площади, будто вздох. – Да, да, да… Это он…
Это не я, хотел крикнуть Гай, рванулся, но держащая его рука тотчас же превратилась в стальной капкан. Гай обмяк, и тогда площадь колыхнулась, вздохнула и опустилась на колени.
– Отпусти нас, – донеслось из коленопреклоненной толпы. – Мы достаточно наказаны.
– Не я прощаю, – сказал Тот, кто был Крысоловом. – Прощает теперь он, – и черная рука с красным сполохом снова указала на Гая, и тому показалось, что вытянутый палец болезненно вошел ему в сердце.
Толпа вновь колыхнулась – и замерла. Гай различал теперь лица. Молодые, старые, худые, одутловатые лица, и лица со следами былой красоты; из-под капюшонов, шляп и платков, и даже металлических шлемов, воспаленные, опухшие глаза и глаза ясные, почти детские – и все с одинаковым выражением. Так смотрит на жестокого хозяина несчастная, давно отчаявшаяся собака.
– Вот, посмотри, – медленно сказал Гаю Тот, кто был Крысоловом. – Посмотри хорошо… потому что судьба их зависит от тебя.
– И что я должен сделать? – спросил Гай неслышно, но Тот, кто был Крысоловом, услышал все равно. Темная фигура колыхнулась:
– Ты ничего не должен. Можешь простить их, но можешь и не прощать. Это твое право… но вот раньше, чем ты решишь, все же посмотри внимательнее. Ты понял?
– Да…
– Время есть. Смотри.
И на площади снова опустилась тишина; Гай стоял, и ему казалось, что все эти лица плывут по кругу, плывут, не дыша и не оставляя застывшей мольбы. Ему снова сделалось жутко – но на этот раз он боялся не за себя. А за кого – никак не мог понять.
Незнакомые лица. Желтые, как воск; откуда они явились? И что довелось им ТАМ пережить? «Отпусти нас, мы достаточно наказаны»… Меру наказания определяет – кто?..
– Если я не прощу…
– Они отправятся туда, откуда пришли.
– Это… за то, что сложили мне костер?
– Да… но смотри сам.
И Гай стал смотреть снова, и на этот раз в мешанине лиц ему померещилось движение. Чьи-то испуганно дрогнувшие веки, чьи-то забегавшие, слезящиеся глаза…
Он пошатнулся.
«…Дай! А ну дай, дай я, пропусти!..» – «Ры-ижие, мать их растак, расплоди-или…» – «Дай, скотина, пройти дай…» – «А вот кому медок, кому медок сладенький!» – «Морду-то ему подправь, забор подравняй…» – «Сволочи, не трогайте, сволочи!!» – «Ща, щенок, получишь тоже…»
Базар. Ярмарка, бьющий в глаза свет, цветные навесы, золотая солома, томатный сок… Золотые волосы Иля, кровь, кровь, перемазанные кровью тяжелые сапоги…
Гай схватил себя за горло. Таким явственным было воспоминание. Таким… будто вчера…
– Сволочи, – прошептал он сквозь слезы. И увидел, как померкли глаза, посерели молящие лица. Молчаливый обреченный крик.
– Сволочи… Убийцы…
Движение на коленопреклоненной площади. Зеленые огни на лице Того, кто был Крысоловом:
– Смотри еще.
Гай сглотнул. Потому что и смотреть уже не надо было – он ВИДЕЛ и так.
Рваная юбка. Прыгающие губы девочки по имени Ольга, веревка, неумело спрятанная за спиной – «Не стану жить… все равно»… Душная темнота летнего вечера, он не видел этого, но знает, как это было – «Тихо, тихо, не обидим…» – «Да придержи ее, кусается, стерва…» – «Тихо, тихо, не то щас больно будет, слышишь?..» Блестящие бороздки слез, угасшие, тусклые от отчаяния глаза…
Гай медленно провел рукой по ее спутанным волосам. По горячей голове, существующей только в его воображении; убивать нехорошо. Но если бы я ВАС тогда нашел…
Откуда навязчивое чувство, что и ЭТИ здесь? Что и они, чьих лиц он не помнит, стоят сейчас на коленях в прочей толпе, и для них тоже миновала тысяча лет искупления… И теперь они тоже каются и умоляют… ЭТИ?! О чем, собственно?..
– А почему я должен их прощать? Разве я Бог – прощать?!
– Не прощай, как Бог. Прощай, как ты… или не прощай. Как хочешь.
– Никак не хочу…
Гай повернулся, уводя взгляд от восковых, умоляющих лиц. Повернулся, шатаясь, подошел к столбу. Провел рукой – пальцы покрылись копотью; медленно опустился на камни помоста. Потянулся к вороту рубашки, но рубашки не было, рука наткнулась на мешковину – одеяние смертника.
«Они были темные, бедные… люди… Ослепленные… невежеством». – «Что же, ты их оправдываешь?» – «Я не оправдываю, но…»
– Это несправедливо, – сказал он глухо. – Нельзя одновременно… на одних и тех же весах… бедных, запуганных темных людей… которые не ведали, что творят… и… этих. Так нельзя, всех вместе, одним судом, так нельзя…
– Здесь не розничная торговля, – это был голос прежнего Крысолова, негромкий и язвительный, – здесь все только оптом… По-крупному. А «ведают» или «не ведают»… Люди, в общем-то, на то и люди, чтобы вот именно ВЕДАТЬ. Суди сам… Я не тороплю.
Гай откинул голову, прислонившись затылком к столбу. Закрыл глаза, но взгляды тех, кто собрался на площади, пробивались, кажется, даже под опущенные веки.
Вот оно что… Вот этот сон.
Не то город, не то поселок с уродливо узкими и кривыми улочками, а над ними… Небо… неестественно желтым… безлицая толпа… с низким утробным воем, и он знал, куда его тащат, но не мог вырваться из цепких многопалых рук, но страшнее всего… начинал различать лица; выкрикивала проклятия мать, грозил тяжелой палкой учитель Ким, скалились школьные приятели, мелькало перекошенное ненавистью лицо старой Тины – и Ольга, Ольга, Ольга… Гай пытался поймать ее взгляд, но…
…Железные веревки, не мог пошевелиться, привязанный к столбу, его заваливали вязанками хвороста выше глаз…
Стоп. Не то; почему среди толпы…
Он поднялся. Подошел к краю помоста, уставился в толпу пристально и жадно. Воспаленные глаза подсудимых не смели больше вопить о пощаде – глаза молчали, и на дне их лежало понимание. Собственной обреченности. И справедливости вынесенного приговора…
Гай всматривался. Не могло ему мерещиться – во сне он видел среди НИХ и мать, и учителя, и Ольгу тоже видел, а ведь если это так…
Он смотрел и вглядывался, и время от времени сердце его прыгало к горлу – он узнавал. Лысина учителя – но нет, это не он; глядящие из-за чужих сомкнувшихся спин робкие глаза Ольги – но нет, не она, привиделось, показалось… Плащ точно такой же, как у Тины, а это кто, мама?! Нет…
Ознакомительная версия.
