Жанна Пояркова - Фрагментация памяти

Мы остановились в затрапезном и малоприметном отеле недалеко от туристического района. Через эту контору проходило столько жильцов, что наша компания не должна была никого заинтересовать. После схватки в реальности мы все с заметным облегчением погрузились в вирт, он казался безопасным, приятно окутывал. Первое, что удивляло, – полное отсутствие информации о налете на лечебницу. Меня это насторожило – скрывать краш Среды было невозможно, слишком много свидетелей, здесь же Корпорация воспользовалась фильтром. Несмотря на предположения Стар, в Каабе было что-то важное или им надоело раскачивать ситуацию бесплатной сетевой рекламой погромщиков. Джокер усмехнулся и кинул мне инфокапсулу:

– Думаю, мы вполне можем подогреть обстановку.

Уже через некоторое время видео, на котором психи разбегались прочь от куба, висело на всех известных досках. В отличие от нападения на Реи игроки поддерживали атаку на куб просто потому, что легко могли представить себя на месте бывших сетевых героев, но в реальность съемок не верили. Жизнь можно подделать миллионами разных способов, положиться на размытую картинку для жителей Тиа-Сити оказалось гораздо сложнее, чем осознать падение уровня Среды. Этот факт подействовал на меня и на Гарри совершенно противоположным образом. Он получил лишние доказательства того, что для достижения какого-либо статуса, веса, денег действовать можно только через Среду, попытки повлиять на реальность никого не способны взволновать. Гарри не интересовала абстрактная задача разрушения связей, ему нравились конкретные результаты, микровзрывы. Я же был абсолютно уверен, что игроки и жители виртуальных миров достигли такого уровня привыкания, что даже не способны понять, откуда приходит настоящая угроза. Их равнодушие подталкивало меня сокрушить мнимую безопасность. Рочестер говорил как раз об этом, когда объяснял про рычаг всеобщего отключения электричества.

Некоторое время мы развлекались, не делая ничего по-настоящему важного. Мы все еще ждали охоты, но никто не торопился нас искать. Я отравился Средой, погружаясь все глубже и объясняя это необходимостью ее изучить, но правда была проста – контраст между агрессивной пустотой, в которой каждый штрих имеет свой ценник, и попыткой создавать внутри коммерческой оболочки нечто удивительное, надорвавшийся детальный полет фантазии меня притягивал. Мне нравилась изломанная бесконечность улиц вымышленных городов, механические мельницы, взрывы дирижаблей, таких привлекательных в роли жертв, длинноволосые бестии, овеществленные мифы, возможность падать – и не разбиваться, умирать – и не умереть. Здесь было ощущение того, что Тиа-Сити не давал, – состояние включенности в невидимую цепь связей, многообразие, подмена исследовательского инстинкта. Среда обещала, что за углом тебя ждет что-то новое, но одновременно с этим ее губила определенность, мертвенность, постоянный намек на оплату удовольствий.

Я знал, что поддаюсь, но все же участвовал в переворотах и казнил, видел, как чужаки умирают, боролся с тошнотой после и убеждал себя в том, что происходящее – всего лишь удачный обман. Факт состоял в том, что мне хотелось наказывать, резать, биться, как берсерк, разрушать планеты и карать проигравших. Среда маскирует картинками желание власти – власти над материей, над духом, над другими, всеобъемлющей власти над объектами, которую называет свободой. Она дает возможность сливать недовольство, не оставляет ни шанса на настоящий протест. Среда делает людей безопасными. Она словно стержень, на который нанизаны сферы вирт-миров, и игровые локации – всего лишь затравка, порог.

Я воскресил всех убитых, но остался неприятный привкус. Сделав вид, что ничего не произошло, я слышал внутренний смех – какая-то часть внутри издевалась надо мной и звала попробовать еще, чтобы разбавить отторжение. Стар говорила, что я плохо понимаю технофриков, считая Среду игрой, тогда как для них она является частью психики, эликсиром, воздухом, жаждой. И самым важным являются не картины и не мириады планет, а эмоции, психологические эффекты, расщепление. Чем сильнее они привыкали к Среде, тем быстрее переставали быть людьми. Как и мы.

Решив сменить занятие и избавиться от соблазна, я достал чипы, которые унес из Каабы, и начал читать все, что там нашел. Мне никто не мешал – рыжая отправилась моделировать в цитадель зла, Гарри тренировался и испытывал ускорители, Мэд занимался чем-то, по привычке никому не сообщив сути дела. Добыча состояла из пяти чипов, два из которых оказались отчетами о ходе исследований над Рашелью с фотографиями, скриншотами, психограммами и целой кучей чудовищных формул, графиков, выкладок, которые было трудно понять. Большая часть отчетов была скучна, как ад, но сухая выжимка впечатляла. Целью исследования была возможность постепенной модуляции психики заранее заложенной последовательностью ключевых точек. Говоря проще, они хотели, чтобы с помощью вирт-шлема в мозг Рашели поступали сигналы, постепенно подменяющие стимулы действий. Речь шла не о простом внушении или рекламе, а о более деликатной операции – подопытный просто должен был со временем меняться в заданном исследователями направлении. Тренироваться на толстяке было просто, потому что он был одержим ретроиграми, его интересовали возможности человеческого воображения, а не та умопомрачительная графика, которую давала Среда. С точки зрения мозголомов, он был замечательным анахронизмом, идеальной мишенью для их работы. Отчеты скрупулезно фиксировали взгляды Рашели, и он мне начал нравиться даже больше, чем прежде, – в нем было много от Рочестера, хотя силы воли ему недоставало.

Тактика врачей из куба в отношении Рашели потерпела крах – прямые попытки внушения вызывали чувство вины, буйство, отчаяние, подавляли его творческие способности; более мягкое воздействие им успешно блокировалось. Толстяк чувствовал, что его пытаются изменить, потому что у него появлялись чужие мысли, ему не принадлежавшие. Каким-то образом ему удавалось разделить собственную сумбурную психическую сферу и то, что его пытались заставить принять.

Второй чип рассказывал о более поздних разработках. Акцент сместился, теперь речь шла о комплекте, способном стимулировать нужные участки мозга с целью получения определенного состояния пациента, а затем уже пытаться подтолкнуть его к требуемому действию. Идея сработала, причем, если верить кратким заметкам, у нее было коммерческое применение. Доктора называли эту вещь «модулятор поведения», рассматривалась также возможность активации наномашин для создания необходимых биохимических соединений прямиком в нужном месте мозга. В биологии я плавал, поэтому пролистал невнимательно, но даже поверхностных сведений хватало для того, чтобы я еще раз порадовался за побег Рашели. «Модулятор поведения» добился поставленной цели – толстяк начал сомневаться в своих убеждениях, постепенно поддаваться на предложения врачей, проникать в глубокий вирт. Они заставляли его любить то, ненавидеть это, причем Рашели казалось, что изменения – результат внутренней эволюции, постепенных прозрений. Это было подло, и этого можно было добиться гораздо более простыми средствами – уговором, сделкой, стимуляцией любопытства, но целью модулятора было не создание тяги к Среде, а проверка возможности управлять принципами, картиной мира у устойчивого индивида. Власть свободно программировать людей. Конечно, модулятор мог избавить кого-то от фобий или сделать безрассудно смелым, но я сильно сомневался, что исследования проводились именно для этого.