Мисочка рогаликов и жбанец с квасом оказались как нельзя кстати. Талисса сперва покосилась на лестницу, что вела на второй этаж, к снятым комнатам, но графиня принимала ванну и спускаться не торопилась, поэтому "лапушка" кокетливо занялась угощеньями. Гвоздь галантничал, сыпал любезностями, цитировал поэтов (все больше себя), наконец опустил руку с плечика пониже, и еще ниже, и еще - подруга дней дорожных не возражала.
Со стороны, наверное, они смотрелись презабавно, точнее, презабавно смотрелся Гвоздь, в одной рубахе да накинутом поверх плаще. Но что поделаешь, если остальное белье пришлось отдать прачкам - Дальмин понес, вон до сих пор от них не вернулся, верно, подыскал себе, какая постарательней, да помогает ей полоскать; поласкает и придет, хорошо б, если не к утру, а то замерзнешь тут, в одной рубахе...
- Экий вы талантливый, господин Кайнор! - сытой кошечкой проурчала Талисса. - Ну почитайте же что-нибудь еще, что-нибудь романци... - она осеклась, заметив, как поскрипывает лестница, но увидела, что это спускается в зал господин Туллэк, и замахала руками: - К нам, присоединяйтесь к нам!
- А не помешаю?
- Наоборот! - искренне воскликнул Гвоздь. - Присаживайтесь. Как ваша нога, господин Туллэк?
Этакое радушие удивило врачевателя, но тот виду не подал.
- Благодарствую, вроде поугомонилась.
- Где там наши спутники? Благородная графиня все еще изволит плескаться в бадье?
- М-м... полагаю, да. Во всяком случае, когда я проходил по коридору, Айю-Шун стоял на страже у ее дверей.
- Снаружи?.. Ох, простите великодушно, привычка к площадным шуткам дает о себе знать. Выпьете чего-нибудь? Квас или что покрепче?
Врачеватель решил ограничиться квасом и парочкой уцелевших рогаликов.
- А еще, - добавил он, - когда я спускался, кажется, речь шла о стихах. А ведь и вправду, господин Кайнор, вы бы напели что-нибудь.
Гвоздь оглядел зал "Единорожца", больше, чем наполовину, уже заполненный.
У дальней стены бренчал на лютне худосочный, словно глист постящегося, юнец. Репертуар его, состоявший из "Две псицы и кот", "Ах рыцарь, рыцарь, кто тебя..." и "Платочичек мой", вполне отображал нравы и вкусы здешних завсегдатаев: для дам-с, выражаясь языком Талиссы, романцическая, для мужиков плясовая, для тех и других - похабная. Сейчас юнец настраивал инструмент, и клочья мелодий сменяли друг друга, как разноцветные шарики в руках умелого циркача.
За столами гомонили, выпивали, играли в кости, наконец, спали, припав небритой щекой к влажной столешнице. Тут и там сновали дебелые девахи в фартуках и с подносами, обнося клиентов харчами и выпивкой, собирая деньги и ловко уворачиваясь от шаловливых рук. На полу, усыпанном лежалыми опилками, нет-нет да шмыгали крысы, достаточно наглые и смышленые, чтобы и в живых остаться, и пропитание себе добыть. Чем-то похожий на этих крыс мальчонка-конюх как раз поднимался по лестнице на второй этаж, он перехватил изучающий взгляд Гвоздя, вздрогнул и поспешил дальше.
- Напеть? - повторил Рыжий. - Можно и напеть.
Он поднялся, пересек зал и кивнул тощему лютнисту - тот подыграть согласился, углядев в этом какое-никакое развлечение средь серых будней терзателя струн. Гвоздь напел ему мотив - музыкант уловил и развил, на удивление быстро.
Первые же аккорды оказали на завсегдатаев действие, подобное вместительной кружке ледяной воды, выплеснутой за шиворот. И не потому, что мелодия была какая-то крайне изысканная - а просто новая, они новых лет пять, поди, в этих стенах не слыхали.
Под шкварчание сковородок из-за неприкрытой кухонной двери и шорох крысиных лапок Кайнор запел:
- Дорог бесконечных тончайшие нити
вы держите прочно, зовете, маните.
Сумою бродяги и звоном монист вы
как только осяду на месяц - мне снитесь.
Единственный до сих пор похрапывавший посетитель "Единорожца" широкоплечий бородач с кулаками-каменюками - вскинулся и сонно уставился на Гвоздя, растерянно почесывая затекшую шею.
- Дожди и метели, улыбки и плети...
Вы мне не сулите наживы и лести.
И каждый изгиб ваш - столетья, столетья...
И каждый мой шаг - первый, но и последний.
Под деревом тем ли прилягу навеки?
Во тьме ли, при свете? - вопрос без ответа.
Я вам благодарен, родные, за это.
Люблю вас, молюсь вам, целую вам ветви!
"Лютнист ритм уловил, молодец, правда, инструмент у него не из лучших, ну так и не в королевском же дворце выступаем, чего ты хочешь.
...О, а вон и графинька, помывшись, изволили снизойти к нам, худородным. Ишь ты, встала на лесенке, глазенками сверкает - песню, значит, слушает. Сейчас опять затянет "пре-елесть, пре-елесть"...
Ну и пусть затягивает, мне-то что за дело!"
Таверны, приюты, дворцы и хибары
вы мне не нужны, дорогие, и даром.
Пусть даже догонит меня моя старость
не сдамся, приму ее, словно подарок!
Встречаю улыбкою каждое утро.
И жизнь моя - мой случайный попутчик.
Мы с нею расстанемся скоро, как будто
и не было нас.
Таю тенью.
Забудьте...
Последний аккорд до неприличного долго дрожал в таверновом междозвучьи; а потом...
- Дяденька, отпустите, больно ведь!
Это, значит, вместо аплодисментов.
Музыкант аж лютню свою выронил - с перепугу решил, наверное, что это она кричит. Но кричал мальчишка-конюх, чье ухо, цепко зажатое смуглыми пальцами Айю-Шуна, уже начало наливаться цветом спелой клубники.
Чернявая резко повернулась к тайнангинцу:
- В чем дело?
Но ответил не он - а Матиль, выглядывавшая из-за плеча (точнее, из-за пояса) Айю-Шуна:
- А правильно! А чего он?!
- Кто "он" и что "чего"? - кажется, начала злиться графинька.
- Этот мальчишка был в комнате господина Кайнора, - пояснил наконец тайнангинец. - Думаю, он собирался что-нибудь оттуда своровать.
Айю-Шун тряхнул конюха, тот неловко взмахнул руками и выронил чашу, которую до этого времени держал под курткой, зажимая локтем.
- Вот видите, госпожа!
- Вижу. - Чернявая подняла чашу и повертела ее в руках: это была недорогая безделица, изготовленная из кости, с резными фигурками по кругу и змеей-ручкой. Чаша принадлежала господину Туллэку, что тот и подтвердил приглушенным восклицанием.
- Простите его, госпожа! - вмешался хозяин "Единорожца", вороватый и наглый тип по имени Патур Плешивый. - Я сам накажу мерзавца, он у меня неделю будет спать только стоя, вот увидите!..
- Надеюсь, не увижу, - холодно прервала его чернявая. - В наши намерения не входит задерживаться здесь на неделю.
- И это правильно, - поддержал ее Гвоздь. - Не стоит повторно вводить мальчонку во искушение нашими сокровищами, а? Да и нам не пристало совершать подобные подвиги, - он подмигнул Талиссе и мысленно свернул кукиш Патуру. Отыграется Плешивому тот день, когда он решил нажиться на труппе бродячих артистов - о которых, небось, хозяин "Единорожца" уже и помнить забыл.
