Оно было тридцати футов высотой. Оно скакало галопом, как лошадь, но медленно, отвратительно медленно. У него не было шкуры, одни только перекрученные мускулы, которые терлись друг о друга, растягиваясь и сокращаясь, лопаясь и снова соединяясь в одно целое. Создавалось также впечатление, что на нем сидит некий всадник, но это было не так. На его спине просто ворочался некий мокрый красный силуэт, и он вертелся, извивался и дергался и плевался, силуэт, который был трепещущими останками всех тех, кто обижал вас, когда вы были слишком юны, чтобы это запомнить. Это был тот подонок из парка и отчим, злобный дворник и вечно потный дядюшка – все они были вбиты, вмазаны в одно целое и мертвы, но все еще двигались, вырастая в размерах и крутясь, ставшие в смерти безумными, неслись с ревом, от которого у вас огнем жгло внутри черепа и выжигало то, что вы выстроили, чтобы прикрыть память о ваших горестях и несчастьях.
И это было очень скверно.
Я наклонился и ухватил Элкленда за пиджак, вздернув его на ноги, а затем потащил, погнал его снова вперед, собрав все силы, что у меня еще оставались, и вложив их в последний бросок, в последнюю попытку удрать. Далеко впереди раскачивались огни замка, все еще невозможно далеко, а позади раздавался шорох и хруст, который не становился громче, хотя по-прежнему приближался. Я попытался сфокусировать зрение на огнях впереди, попытался представить, что они притягивают нас к себе, попытался пустить себя вплавь по образовавшемуся каналу и тащить за собой Элкленда. Но потом замок мигнул, моргнул и отпрыгнул назад, дальше от нас на добрую сотню ярдов. Пока мы бежали, он снова мигнул, придерживаясь того же ритма, а потом, набирая темп, отпрыгивая все дальше и дальше назад, уходил от нас на все большее расстояние, как бы я ни старался, ни напрягался. Земля под ногами теперь превратилась в глубокую жидкую грязь, и мои ботинки уже набрали на себя по нескольку фунтов этой дряни. С неимоверными усилиями я вытаскивал ноги из липкого месива, и делать это становилось все труднее и труднее, а замок по-прежнему все отпрыгивал и отскакивал назад, пока его огни не оказались в миле от нас, потом в двух милях, потом в сотне миль.
Я взял себя в руки и снова оглянулся назад. Это гнусное существо приближалось, было уже гораздо ближе, чем прежде, мы не убегали, не отдалялись от него. Сбоку были все те же кусты, уже тридцать секунд все те же. Мы не двигались, неважно, с какой скоростью я бежал, а в замке, теперь уже за тысячу миль от нас, гасли огни.
– Элкленд! – заорал я прямо ему в ухо, все еще волоча его вперед. Он продолжал что-то бормотать, с каждым шагом все тяжелее повисая на мне, а лилово-пурпурные пятна на его лице продолжали заметно расползаться, клетка за клеткой. Я снова заорал на него и изо всех сил дал пощечину.
– Я не виноват! – завизжал он, и эти его слова внезапно прорезались сквозь его бормотанье. – Я не мог ей помочь!
– Элкленд! Мы сейчас повернем назад!
– НЕТ!
– Да! Так нужно! Доверьтесь мне!
– Не могу!
– Вы должны! Надо обратиться к нему лицом к лицу, иначе оно пожрет вас!
– Нет!
Он плакал, слезы потоками лились по его лицу, и мне очень не хотелось делать с ним такое, но я знал, что должен сделать именно так.
– Да! – Я резко остановился, сдернул его руку с плеча и развернулся назад. Шорох и похрустывание внезапно сделались громче, теперь это был скребущий, царапающий звук, словно железом по стеклу или как попытка открыть замок-молнию дрожащими руками и в отчаянной спешке. Я снова увидел этого монстра и, едва понимая, что делаю, начал блевать. Попытался развернуть Элкленда, но он застыл в своем ужасе на месте, прочно застыл, как камень. Монстр заревел, и у меня из носу хлынула кровь, пятная землю.
– Повернитесь, Элкленд, черт бы вас взял! – заорал я ему. – Повернитесь же!
У каждого имеется такой особый запас сил, запас, который можно найти, когда иных альтернатив не существует и придумать еще что-то невозможно. Я собрал этот запас и обратил его на Элкленда, рывком развернул его, крича, чтобы он посмотрел, но он плотно зажмурил глаза, да еще и с силой зажал их стиснутыми кулаками. Я кинулся ему за спину, просунул руки сзади ему под мышки, силой отжал его кулаки от лица, а монстр уже жег мне лицо своей близостью и своей вонью. Я закрыл глаза и всадил пальцы Элкленду в глазницы, со всей силой всадил.
– ВЗГЛЯНИТЕ ЖЕ НА НЕГО!
Ответом мне было молчание.
Я открыл глаза. Оно исчезло.
Передо мной стоял Элкленд, закрыв лицо руками, и плакал. Я едва мог его разглядеть, потому что теперь тут не было никакого источника света: сияние исчезло вместе с монстром.
Я протянул руку, чтобы коснуться его плеча, но он отшвырнул ее, и я отступил на шаг назад и опустил голову, тяжело дыша, вдруг поняв, сколько связок и мышц я успел себе порвать, как я пропитался потом, как меня трясет и как мне хочется домой к мамочке.
Я обернулся, поглядел на замок. Он был всего в четырех сотнях ярдов от нас, и прожектора горели по-прежнему, посылая вверх, вдоль кирпичных колонн мощные потоки света. Откинув голову назад, я уставился в ночное небо, туда, куда били лучи прожекторов.
Элкленд стоял напряженно и неподвижно, как статуя, его раскачивало от рыданий, таких незаметных и таких интенсивных, что их и заметить-то было невозможно. Но в данный момент я ничем не мог ему помочь.
Можете говорить что угодно насчет курения, что это скверная привычка, что курение убивает. Знаю я все это, слыхал не раз. И все, что могу сказать в ответ, – это то, что иной раз все эти предупреждения не имеют ровно никакого значения. Если бы я не был заядлым курильщиком, этот момент был бы самым подходящим, чтобы начать смолить. Только вот где здесь, черт побери, можно купить сигарет?!
Пять минут спустя самая худшая часть грозы закончилась. Элкленд все еще стоял спиной ко мне, но теперь был не так напряжен и, судя по его виду, уже не так сильно старался взять себя в руки одним только усилием воли. Он упер руки в боки и слегка осел, расслабился, опустил голову. Я закурил еще одну сигарету из последних оставшихся, сожалея, что у меня нет таких, чтобы были в ярд длиной.
Ничего другого мне по-прежнему делать не оставалось. Вряд ли стоит сочувствовать парню, обнимать его за плечи, когда он только что прошел сквозь такое. Сказать «Эй, расслабься»? Не годится. Монстры в Джимленде все персонального типа. Я пытался вам это объяснить, как-то интерпретировать доступным способом. Монстр, это чудовище, ничего не значило для меня самого, оно даже могло не иметь никакого отношения и к тому, что чувствовал сам Элкленд. Это был монстр Элкленда, а вам ни за что не понять до конца боль и страдания кого-то другого. Когда человек видит нечто в этом же роде, когда у него кишки выворачиваются наизнанку, ему вовсе не нужны утешения кого-то постороннего. Они для него ничего не значат.
