Максим просто сомкнул веки, затаил дыхание, а когда их открыл…
Черная бездна!
И больше ничего…
Множество любопытных глаз всматривались в непостижимую внешнюю темноту, в которой не наблюдалось даже призрачных намеков на признаки жизни или движения. Максим уже занес было ногу, желая окунуться в объятия манящей бездны, но, учуяв нерешительность своих друзей, обернулся.
– Там реальный мир! Я убежден!
Сложно было понять, разделяли ли это убеждение остальные. Безликая тьма отразилась на их лицах мрачными масками. Принцесса в испуге замерла и недоверчиво принялась разглядывать черную дыру в небе. Лодочник неопределенно качал своей верхней частью: то ли в знак отрицания, или же просто недоумевая. Придумаем как-то виновато отвел глаза в сторону, а Милеус лишь единственный раз попробовал коснуться лапой бездны, но тут же отскочил назад. Алан, воспользовавшись затянувшейся паузой, решил предать ей лирический смысл:
– Конец безумного пути,
Конец и неба, и земли,
Конец людей, конец идей,
И жарких, и прохладных дней.
Все погубила эта тьма.
Но невдомек, похоже, нам
Простая истина, что там
Кончается и жизнь сама…
Максим все понял: и смысл стихотворения, и переменившийся настрой друзей.
– Ну! Что же вы?! Мы ведь проделали такой путь! Что вас остановило?
Философ глубоко вздохнул. И снова — омертвелая тишина. Казалось, этой могильной тишиной веяло с самой дыры. Ее здесь ничто не нарушит: не вскрикнет отдаленная птица, не заверещат под ногами встревоженные насекомые, не скрипнет ствол какого-нибудь старого дерева. Ничего… Всякое проявление жизни и звуков, ей присущих, осталось далеко позади.
Философ еще раз вздохнул.
– Послушай, Максим… Наверное, Тиотан был прав. Мы, мнимые, вымышленные существа никогда не сможем жить в реальном мире. Бессмысленна была вся эта затея, как и бессмысленна для нас ее конечная цель. Если ты действительно пришел к нам ОТТУДА, значит, там твой дом. Возвращайся… А нам суждено остаться теми, кем мы являемся…
Слова мудреца становились все менее разборчивы по мере того, как пробудившийся вселенский шум набирал силу. Конец света, про который в суматохе все уже позабыли, конечно, не мог быть отменен по причине простой забывчивости.
Задрожала земля. Гулкая вибрация стала сотрясать и небесную твердь, на которой вдруг отворились множество окон, и чудовищной силы ветер, сметая все подряд, ураганом покатился из них в сторону Центра Мироздания. Первым буря поглотила Милеуса. В потемках лишь прощально мелькнула его барахтающаяся фигурка и быстро исчезла. Почти сразу туда же отправился Философ, потом — Придумаем, еще умудрившись налету помахать руками. Максим рванулся было схватить принцессу за руку, но ветер оказался непревзойденным соперником даже среди влюбленных. Отняв у него принцессу, он решил заняться Лодочником, который еще держался лишь благодаря своей массе, а Алан — только потому, что ухватился за одно из его весел.
Снова этот душераздирающий вой вперемежку с жуткой тьмой, которая растворяла в себе все сущее, убивала дух и помрачала рассудок. Пространство стремительно свертывалось. Едва уловимый взору Центр Мироздания, утопающий где-то в глубине этого вселенского хаоса, жадно затягивал в себя материю, пускай призрачную, мнимую, делая ее еще более несуществующей. К Максиму вдруг пришли какие-то важные мысли, но ненасытный своими жертвами ураган тут же выдул их из головы. И он остался совсем один, отчаянный и непонимающий — что дальше предпринять? Куда окунуться: во тьму внешнюю или внутреннюю?
Последнее, что помнил Максим, так это то, как он сломя голову несся к Центру Мироздания, что-то кричал, кого-то проклинал… Но уже очень скоро обе эти бездны слились воедино, захлопнулись как челюсти исполинского животного, демонстрируя заключительный акт всеобщего апокалипсиса.
Да есть ли хоть где-нибудь хоть что-нибудь реальное и надежное?!
Пришедшее из глубоких недр могильное молчание оставило этот вопрос без ответа.
Первые лучи света, разгоняя сонливый сумрак, наполнили внутренность комнаты утренним торжеством. Максим лениво открыл один глаз, пару раз хлопнул слипшимися ресницами, потом открыл другой, посмотрел туда-сюда, секунду соображая — где находится и, обнаружив нависший над головой потолок, снял с головы нейроинтерфейс и потянулся в кровати. Вялость во всем теле не плохо было бы прогнать утренней физзарядкой, но у него имелась уважительная причина, чтобы отменить на сегодня всякие зарядки и еще немного понежиться в постели. Причина эта называлась ленью.
– Максим! Пора завтракать! — донеслось из бесконечно далекой кухни. Это был голос матери.
– Сейчас…
Он поднялся, небрежно заправил кровать, подошел к окну и, раздвинув неповоротливые портьеры, подставил свое лицо освежающим лучам.
– Здравствуй, круглое солнце!
На улице вовсю бежали ручьи — посланцы ранней весны, разрезая землю многими искрящимися ленточками и, если бы не шум взбудораженной детворы, можно было б услышать журчание их мелодии. Впрочем, этот недостаток восполняли поющие скворцы, что расселись на ветвях яблони. Все кружилось, все суетилось…
Минут пять Максим впитывал в себя образы того мира, что находился за окном, затем тревожно вздохнул, обнаружив в области сердца сжавшуюся в комок печаль, почти физически ощутимую боль: такую тихую, ненавязчивую, но вместе с тем не дающую ни минуты душевного покоя. Что-то там давило, мешало, сжимало сосуды, точно в грудной клетке на самом деле болезнетворной занозой сидело некое инородное тело. Не помогало ни пение скворцов, ни ранняя весна, ни те жизнерадостные бумажные кораблики, что плавали в зыбких лужах.
Тоска… Хандра… Сплин… Три ипостаси одного явления, именуемого угнетением духа. И веселые краски нарождающегося дня были совершенно бессильны исцелить от этого внутреннего наваждения. Он глянул на кровать, где все еще валялся неубранный нейроинтерфейс и задумчиво покачал головой.
Конечно, причина в Грезах… Последние ночи они становились более тревожными и неспокойными, рождая массу переживаний, преследующих даже днем. Хотя, находясь в Грезах, он совершенно забывал обо всем, что творится в настоящем мире: в его родном городе Новосибирске, в стране и даже на планете Земля, но вернувшись в него, почти дословно помнил все свои запрограммированные сны. Перед мысленным взором еще долго проплывали контрастирующие на фоне обычных стен образы: лицо принцессы… господин Философ с поднятым вверх жезлом… Придумаем, несомненно, рядом со своей бесконечностроящейся башней… Образы вспыхивали, будто вмиг освещенные факелом, и тут же гасли, оставляя взору лишь красивые обои, окна да гарнитур комнаты.
