— Я не упрекаю тебя, Роджер, я смотрю на тебя по другой причине. Ты в последнее время смотрел на себя в зеркало?
Я провел рукой по своей бороде. За исключением Чи, мы с момента катастрофы больше не брились. Но Соня имела в виду вовсе не мою бороду. Когда я посмотрел в зеркало, я испугался. Мои темные волосы стали совершенно седыми.
Передатчики в капсулах уже давно больше не работали. Но это было нам уже безразлично. Все стало неважным. Только Чи делал вид, словно возвращается обратно на Землю. Меня уже давно раздражало, что он регулярно брился; сегодня я застал его за тем, как он шлифовал ногти на пальцах.
— Твоя чистоплотность кажется мне несколько чрезмерной, — сказал я, — рядом лежит Гиула, а ты занимаешься гигиеной.
Он не хотел, чтобы ему мешали. Чи был постоянно занят делом и делал вид, словно мы еще были для чего-то полезны.
— Почему ты, черт возьми, делаешь это? — с горечью спросил я. — Ты хочешь поиздеваться над нами?
— Нет, — серьезно ответил он, — я не хочу издеваться над вами, Стюарт. Подобные занятия напоминают мне о том, что я человек. Я не хочу лишиться памяти об этом.
Порой я ненавижу его с его моралью и спокойствием, выставленным напоказ. Я хотел пойти к Соне, чтобы поговорить с ней об этом, она была возле каюты Гиулы.
— Гиула, — шептала она, — открой мне, я должна с тобой поговорить, будь разумным, Гиула…
— Он еще не сделал это? — спросил я.
— Я не знаю, Роджер. Это ужасно. Он не движется.
— Тогда пусть провалится в ад!
— Гиула, — снова умоляла Соня, — ответь хотя бы. Сегодня тридцать первое декабря, наступление нового года. Я кое-что приготовила…
Она отчаянно посмотрела на меня, когда не услышала ответа.
— Что за жизнь, Роджер, что за жизнь!
— Да, что за жизнь, — повторил я, — а Чи занимается гигиеной. Что ты приготовила, Соня?
— Ничего, — сказала она, — если он не выйдет…
Она не закончила свою фразу.
Я поплыл в лабораторию и прижался лицом к иллюминатору. Звезды, везде звезды, так же бессмысленны, как звезда, которая была нашим миром. Высоко над нами был ОН, светящийся ярким светом — Рай. Боже, если бы я мог еще раз ступить на него, один единственный раз. Сейчас они сидели на Земле собравшись вместе, встречали Новый год. Сейчас где-нибудь оркестр играл заключительную часть Девятой симфонии — «Радость, прекрасная божья искра…»
Я сжал зубы. Не думай об этом, Стюарт, каждая мысль об этом пустая трата времени.
Как же глубоко в нас сидело земное сознание. Оно никогда не покинет нас.
В кабину забрались Чи и Соня.
— Надеюсь, Новый год будет более благосклонным к нам, — сказал Чи.
— Конечно, — ответил я, — он начинается с похорон.
В люке напевал Паганини.
— Что вы здесь все столпились? Это вы называете празднованием Нового года? Я хочу пить вино. На Земле сейчас все пьют вино.
— Мы не на Земле, — сказал я. — Гиула умер, Паганини. Теперь молчи.
Он ухмыляясь посмотрел на нас и направился к выходу. Чи загородил ему проход.
— Ты останешься здесь, ты уже один раз кое-что устроил, когда тебе не вина.
— Я не хочу ничего устраивать, — заверил Паганини, — я хочу продолжить работу. Жаль, что у нас нет крыльев, я сейчас дал бы такой новогодний концерт, которого вы еще не слышали.
Он не получил ответа. Соня сказала после паузы: «Я хотела бы сейчас послушать страдания Маттеуса, даже если по земным представлениям сейчас не совсем подходящее время для этого…»
— Мы могли бы послушать музыку, — сказал я, — у нас есть записи, правда не со страданиями Маттеуса. Но что слушать музыку бессмысленно, когда этот гений торчит здесь, среди нас. Прекрати ухмыляться, Паганини.
Он не прекратил. Он захихикал по-идиотски и сказал: «У вас все еще две души в вашей груди — одну вам нужно вырвать из нее. Был мир лжи, там все было правдивым. Почему Вы снова хотите внедрить ложь в этот правдивый мир? Оставьте Баха на Земле, здесь ему делать нечего. Выпейте хаос, наслаждение будет воздано червям!»
В моих висках забились артерии. Я бы сейчас охотно швырнул что-нибудь ему в голову. Еле сдерживаясь, я сказал: «Паганини, замолчи сейчас же, мой тебе совет, заткни свой рот. Я тоже всего лишь человек, и когда-нибудь у меня тоже могут сдать нервы!
— Что он плохого сказал? — спросил Чи.
— Я не хочу, чтобы он в эти минуты кощунствовал над Бахом, он должен заткнуть свой проклятый рот!
Я кричал так громко, что все удивленно уставились на меня. Паганини сжался. Какое-то время он молчал; это была зловещая тишина. Я услышал дыхание Сони.
— Я не сказал ничего плохого, не правда ли, Чи?
— Нет, Паганини.
— Пожалуйста, замолкни, Дали, — попросила Соня.
— Почему? — наивно спросил он, — почему я должен молчать? У меня есть право говорить правду, и то, что я сказал, правда. Вы несправедливы ко мне и особенно ты, Стюарт. Ты думаешь, я не знаю, что значит Бах?
Это было странно, он говорил совершенно нормальным тоном, от чего мы все уже давно отвыкли.
— Бах, — продолжил он, — он был твоим земляком, не так ли?
— Нет, — проворчал я.
— Конечно, он был твоим земляком, он был европейцем. Я чту Баха больше, чем вы. Я назвал три созвездия по трем начальным буквам его имени. И — С — Б — таким он был великим. Я хочу сказать вам еще кое-что. Если бы на Земле сгорела бы вся мировая музыка и только Бах бы остался — тогда бы ничего не сгорело. Теперь ты знаешь, что я думаю о запевале, Стюарт. Я видел его во сне. Знаете ли Вы, что я был его чистильщиком обуви?
Соня посмотрела на меня и засмеялась.
— О, господи, боже мой, — пробормотал я.
— Да, я чистил его обувь, и Анны Магдалены и его детишек. Это было самое счастливое время в моей жизни. Когда он сочинял музыку, я тайком подглядывал. Он был весел и строг, и он выводил ноты, словно он писал математическое уравнение.
— Это хорошо, — сказал Чи.
— Он был способен на крепкое словцо, продолжал Паганини, — он мог браниться как кучер, если кто-нибудь мешал его сочинению. Однажды, солнечным утром, он заметил, как хорошо я почистил его ботинки. Он был очень добр ко мне и сказал:,В таких ботинках нужно прогуляться. Знаешь что, Дали, сейчас мы оба пойдем на рыбалку. У тебя есть удочка?' Да', сказал я, я даже знаю, где водится рыба. Но сегодня воскресенье, маэстро, Вы должны быть в церкви, чтобы играть на органе. Иоганн Себастьян засмеялся и грубо похлопал меня по плечу. Сегодня Господь Бог обойдется без меня, Дали. Меня заменит рак — этот рак тоже обойдется без Баха.' Он охотно выдавал подобные невинные шуточки. Я был очень счастлив в этот день. Мы сели на берегу озера и забросили удочки. Иоганн Себастьян рассказывал мне истории из свое жизни, и он бранился на отцов города городской совет и тех, кто им заправлял, и на святош, которые не понимали его музыки. „Как ты думаешь, Дали“, спросил он, сколько еще будут играть мою музыку?' Я ответил:,До конца света.' Он сказал:,Это было бы нехорошо, Дали, потому что путь до конца света далек, а Господь откроет еще много источников. Я был бы доволен уже тем, если бы время от времени вспоминали обо мне и Фридемане. Он будет творить более великие произведения, чем я.' Да, Фридеманн — это была вся его надежда. Мы ловили рыбу до полудня и наловили очень много. После этого Иоганн Себастьян пригласил меня на обед. Анна Магдалена ничего об этом не знала, и когда мы подошли к их дому, она выглянула в окно и упрекнула мужа. Иоганн Себастьян взмахнул мешком рыбы и воскликнул: Я привел тебе гостя к обеду.',Как не везет', сказала Анна Магдалена и выглядела растерянно. Я приготовила сегодня только фасольный суп.'
