Ознакомительная версия.
– Все это так красиво, – сказала Анна, – но только потому, что напоминает о смерти. Хочется впитать в себя эту красоту, пока она не исчезла. Почему с людьми иначе? Почему никто никто не хочет впитывать нас, пока мы еще красивы? Мы никому не нужны. Мы состаримся, успокоимся и умрем.
– Кто как, – возразил Гектор.
– Ты не собираешься стариться?
– Я не собираюсь успокаиваться. Я слишком люблю жизнь. Я часто замечал, что разные люди любят жизнь по разному: кто-то чуть-чуть, кто-то сильно, кто-то безумно. А я люблю ее еще сильнее. Это не зависит от обстоятельств жизни. Я бы одинаково любил и самую отвратительную и самую прекрасную жизнь. Просто я так устроен. Это как цвет глаз. Это не меняется.
– Ты причудливый человек, – сказала Анна. – Я не могу сказать «странный», ты не странный, ты причудливый и необычный. Ты страшно рациональный и в то же время совсем потусторонний. Иногда ты совсем как лунатик. Зачем тебе все это?
Твоя квартира заставлена бог знает чем. Что это за ящик, который ты включал вчера?
– Антиинерционная плита, – ответил Гектор, – я изобрел ее сам.
– Зачем тебе антиинерционная плита?
– Если честно, то я хочу поставить карандаш острием вниз и подождать, сколько пройдет времени, прежде чем он сам собою воткнется в столешницу. Это ведь когда-нибудь обязательно произойдет, вот что интересно. Я рассчитал, что пройдет около четырех лет. И еще я просто хотел изобрести антиинерционную плиту.
– Зачем тебе это?
– Это интересно.
– Интересно, но зачем?
– Ну как тебе сказать? Не знаю. Это сидит во мне от рождения, что-то постоянно толкает меня вперед, я не могу стоять на месте. Я всегда пытаюсь выдумать что-то такое, новое или даже несуразное. Есть какая-то сила, которая тянет меня, но не к цели, а просто сдвигает с места. Я ничего не могу с этим поделать. Я часто анализировал свой характер и я знаю это совершенно определенно. Ты спрашиваешь, для чего я делаю то или это – я не знаю. Просто потому, что не могу не делать. Просто такой характер. Такой способ жить.
– Это твой микротанцор? Твой маленький черный человечек?
– Не обязательно черный. Может быть, желтый или синий. Но он танцует свой собственный танец, это точно.
Моб довез их до самых велосипедных дорожек. Дальше можно было лишь пешком или на велосипедах. Когда-то, кажется, еще совсем недавно, здесь был город, но теперь живой город стал втрое меньше и его спальные кварталы, тянувшиеся на добрый десяток километров, оказались пусты. Белые многоэтажки с выбитыми рамами стояли по грудь погруженные в зелень и желтизну, а кое-где быстрорастущие деревья скрывали их с головой. Дома стали прибежищем для многих диких животных; звери жили в бывших ванных, гостинных и спальнях, жили в подвалах и на чердаках.
Мыши ползали по тяжелым пыльным гардинам, повешенным бог весть кем и бог весть когда, какими нибудь рачительными домохозяйками прошлого века, повешенные в надежде на долгую и уютную жизнь в этих стенах; ящерицы и гекконы жили в ящиках и тумбах письменных столов, безобидные змеи плодились в межстенных проемах. Это была зона, в которую не допускались хищники, зона, разрешенная для отдыха.
Некоторые дома, оставленные без присмотра, уже разрушились. Точнее говоря, состояние каждого контролировалось электроникой и, как только дом становился опасно непрочным, ему помогали упасть, а потом проделывали возле него несколько велосипедных и пешеходных дорожек. Когда-нибудь старый город должен будет разрушиться совсем, и это случится скоро. Поговаривали, что в старом городе живут и люди, бродяги или преступники, но если эти люди и существовали, а наверняка так и было, никто из них не выходил из своих укрытий днем, дорожа своей свободой и спокойствием, и отдыхать в старом городе было совершенно безопасно.
Они расположились бывшего у фонтана, у большой чаши, выложенной изнутри цветной плиткой. Чаша была переполнена и вода стекала через ее край, собираясь в неглубокий ручей. Дно фонтана уже покрылось слоем почти настоящей почвы – и из нее уже расли стебли кувшинок, а между ними, как между колонами огромного темного зала, двигались вальяжные желтоватые карпы, мутно блестя крупной чешуей.
Кроме карпов здесь водились еще и мелкие серо-красные аквариумные рыбки, то зависающие на месте, то порхающие в толще воды, быстрые и невещественные, как тень падающего листка. Анна кормила карпов с руки; они клевали крошки расплывающегося хлеба и осторожно пощипывали кончики пальцев. Несколько высоких берез выделялись потрясающией желтизной на фоне глубокого неба, налитого до краев голубым свечением.
– Здесь так хорошо, – сказала она, – даже не верится, что когда-то этого не было и когда-то снова не будет.
– Почему не будет?
– Говорят, что будет война. Они так говорят.
– Откуда ты знаешь?
– Я была на митинге. Просто так зашла, чтобы быть в курсе.
– И что?
– А знаешь, они умеют убеждать. Что-то в этом есть. Они убеждают не только женщин, но даже мужчин.
– Постой, я не понял, – Гектор встал, – ты что была на митинге этих воинствующих дур?
– Да, ну и что? Все вокруг ходят на их митинги и каждая вторая носит желтый значок на груди. Почему я не могу?
– Потому что они больны.
– Это ты тык думаешь. Но у тебя же нет ее анализа крови. Ты не можешь быть уверен. И потом, я же осторожная. Я даже тебя опасалась поначалу, помнишь? Меня не легко поймать.
– Ты не понимаешь, как это опасно. Это болезнь.
– Сомневаюсь, – сказала Анна, – это ты так считаешь. Но я не понимаю, как болезнь могла так быстро распространиться по всей стране. Допустим, вы выпустили тех креветок, их было много, где-то четыре сотни. Они все погибли, кроме одной. Одна заразала эту Уварову. Уварова заразила весь город. Откуда эта зараза в других городах?
– Я не знаю.
– Вот так и скажи: «Я не знаю».
Она разделась и поднялась по ступенькам, собираясь искупаться в чаше фонтана.
– Подожди, – сказал Гектор.
– А что такое?
– Слышишь этот звук?
– Похоже на стрекотание сверчка. Этот?
– Да. Джек нас предупреждает.
– Разве может собака издавать такие звуки?
– Джек может почти все. Он не собака.
– Это опасно? – безо всякого интереса спросила она.
– Если станет опасно, Джек нас защитит.
Она попробовала воду ногой. Вода была теплой, наполненной красивым густым коричневато-золотистым цветом. Дальше, там, где ее поверхность покрывали крупные плоские листья флотирующих абелярий, она становилась черной, как смола, сохраняя при том идеальную прозрачность и чистоту. Несколько крупных рыб висели неподвижно в ее толще, яркие как планеты на фоне звездного бархата.
Ознакомительная версия.
