Ознакомительная версия.
И Катя даже собралась с силами и подняла, было, руки, чтобы выдохнуть и крикнуть: «О-о-аа-ыы-х!..», но тут же замерла, решив, что, пожалуй, что слишком устала, и у нее появились галлюцинации ощущений. Ибо пол – или скорее дно ящика – казался уже совершенно гладким, прохладным и абсолютно твердым. Да и стены высились по сторонам, подобно уходящим к потолку (или крышке) монолитам. Катя опустила руки и решилась все же на прямой вопрос:
– Вы – кто?
– А ты как думаешь? Кто, кто, кто… – вновь ответило странно знакомое эхо.
– Если уж ты хочешь знать, что я думаю… Вы – ты злиться станешь? – вы – большие ящики. Нет, нет… Вы не только ящики, вы – додекаэдры, пирамиды, экосаэдры и обелиски. Ребра, грани, гранники… Вы – многогранники. То есть – что я? Вы – кто-то – в этих многогранниках.
– Нет, моя Умница. Это сначала ты была права. Мы – это и есть. Многогранники. И ты же еще лучше сказала. Мы – гранники.
– Что? Разумные гранники?
– Да… – эхо в голове помолчало, словно взяв минуту на размышление. – Да, мы – разум. Мы – гранники.
– А как тебя зовут?
– Знаешь ведь… Знаешь… Знаешь…
И снова засветились буквы: ЧЯ… ЧЯ… ЧЯ…
– Ча-ща – пишется с буквой «а», – вырвалось у Кати.
– Стыдно, – взвыл знакомый голос, – Стыдно… – пол снова запульсировал, и это было похоже на слегка дрожащий от смеха живот, – и все же, я – ЧЯ-я-а-а…
– Ох, устала… Нет-нет, спрошу все-таки. Зачем мы вам?
– Вы – округлы и красивы. Вы – изменчивы. Мы любуемся вами. Мы – говорим через вас.
Катя поднялась во весь рост, ей не понравилось это заявление. Особенно: «Вы округлы и красивы» – у нее вновь возникла мысль о срезанных цветах и о том, что их с Мариком еще немного покультивируют, а потом тоже срежут и поставят в вазу. И она решилась:
– Так чего же вы хотите, в конце концов?
– Хотим стать собой… Хотим стать округлыми.
Так уж прямо спрашивать, наверное, не стоило, потому что пол вдруг заходил ходуном, но не мелко и вкрадчиво, как только что, а резкими толчками, повторяющимися через равные промежутки времени, стена разверзлась, возникли высокие ступени, и Катя понеслась по ним, сама не желая этого, и не зная – куда…
Невесть каким образом, Катя добралась до их с Мариком ниши и порушила дверь. Марик сидел между корпами, на поверхности которых было сразу несколько изображений. Ахиллес догонял черепаху, две толпы на стадионе грозно смыкались, летела куда-то древнекитайская стрела. Дверь упала бесшумно, шаги по поверхности корпов тоже были бесшумны, но Марик почувствовал катино возвращение и обернулся. Он попытался встать, но рухнул обратно. Белки глаз у него были красные – сосуды полопались от напряжения, лицо уже не казалось таким гладким как прежде, и на ум уж никак не могла прийти натянутая перчатка. Поры расширились, лицо стало рыхлым и влажным, слипшиеся волосы падали на лоб.
– Катенька, ты? – сказал он едва слышно, и так, будто Сова только сбегала за хлебом и вернулась, – Да, ты… Теплом повеяло…
– Чем тут может повеять? – в сердцах бросила Катя, – Тут же все закупорено, как… – и посмотрела на Марика, – Эх, юноша, да ты у меня разболелся. Стой, я вот тебе, расскажу, может, и полегче станет!
Сова пробежала расстояние до кресла, пристроилась на жестком прямоугольном подлокотнике и передала все, что слышала от ЧЯ. Только про бдение стен и дна ящика она говорить не стала. А, скорее, и не было того?
Марик слушал очень внимательно. Уже после первых слов о гранниках, глаза его заблестели, лицо высохло и обострилось.
– Да, да, так! Так! Примерно это я и предполагал. Разумное сообщество стереометрических фигур.
Строгие, покрытые полировкой корпы, как стражники стояли по стенкам, мерцая экранами.
Марик принялся стучать по клавиатуре, вводя только что пришедшие на ум запросы, мог бы воспользоваться и голосом, но написать было легче. Он просил у общественного корпа перейти на передачу «Занимательная математика». Через некоторое время на поверхности корпа возникла заставка, а потом появился портрет Галилео Галилея. Портрет вдруг ожил, приобрел мимику, и Галилей вкрадчиво спросил, схематично, не в так словам, двигая губами:
– Мышление стало логичным и прямым? Ты задаешь вопросы о фигурах? Ну конечно, и в вашем извилистом мозге есть наша простота…
– То есть вы хотите сказать, – мрачно констатировал Марик, – что мы недалеко от вас ушли?
Галилей ответил ему хорошо поставленным голосом диктора, не меняя его равнодушно-назидательного тона.
– Нет, скорее обратное. Вы собираетесь к нам прийти. Вы еще в самом начале, но уже на пути к нам. Крупнопанельные здания, мебель, контейнеры для товаров и для отходов, мусора, гигантские автоматизированные склады и гаражи, одежда, напоминающая пакеты, дети в конвертах, вагоны метро, коробки спичек и параллелепипеды книг и кассет, полки, полки, лифты. Кубические арбузы и помидоры, пирамидальные яйца, чтобы удобнее было хранить… Нули-единицы, нули-единицы… Они прошивают любые сведения, Из них набирают любое – и систему финансового анализа банка и мелодию колыбельной песни. Никогда не догонит Ахиллес черепаху, ведь сначала ему нужно найти точку, из которой она начала движение.
Галилей уже не просто смотрел с экрана, а вырастал из корпа, выдвигаясь в центр комнаты. Его обведенные кругами усталости, скошенные в угол глаза, привораживали, заставляли всматриваться, перенимать на себя их меланхолическое выражение.
– Профессор Болонского университета Бонавентура Кавальери построил упрощенную разновидность вычисления бесконечно малых еще подчиняясь схоластическим представлениям: точка порождает при движении линию, а линия – плоскость. И монах Григорий де Сен-Винцент шел теми же путями, раздумывая о бесконечности, делимости и неделимости. С помощью своих рассуждений об актуальной бесконечности он уверовал, что вычислил именно то место, где Ахиллес догонит черепаху. Не совсем понятную теорию флюксий предложил Исаак Ньютон. Маленькие нолики, которые он ввел для обозначения неких величин, он так и не смог объяснить современникам. Были ли они нулями? Или бесконечно малыми? Или это конечные числа? И только позже Жан Поль Даламбер ввел понятие предела.
И как заклинание он произнес: «Число „а“ называется пределом бесконечной числовой последовательности, если номер „н“ такой, что а „н-ное“ минус „а“ по модулю меньше, меньше, меньше… любого бесконечно малого эпсилон, эпсилон…»
Потом вместо Галилея возникло изображение окружности и быстро-быстро, словно размножаясь делением, принялись вписываться в него треугольники, пятиугольники, семи—, двенадцатиугольники… И вот они уже до того доделились, что вписанный многоугольник почти слился с окружностью, а голос диктора все повторял свое: «сколь угодно малое эпсилон, эпсилон, эпсилон…»
Ознакомительная версия.
