Лишь только мелькнули последние огни околицы, Теофил вытащил фляжку и подмигнул мне. Мы выпили какого-то крепчайшего пойла, затем еще… За иллюминаторами неслась полярная мгла, слегка выбеленная поднимавшимся бураном, а мы все сидели за откидным столиком, прихлебывая эту адскую смесь под неугомонный речитатив моего спутника. У него было несколько основных тем: служба, девушки и его, Теофила, достоинства. Несмотря на мою просьбу, он так и не слез с пиджин, поэтому в его повествованиях я то и дело улавливал несуразности, но не прояснял их, чтобы не вызвать очередной водопад косноязычного словоизвержения. Крейсер несся по темному леднику, посылая вперед мощный пучок света из своих прожекторов, шаря по округе и по небесам радиолокаторами, наводя жерла установок на возможные цели, — а мне вспомнился наш почти что мирный рейд на походной кухне, оставленной там, у ледового обрыва. Или это уже подступала пьяная сентиментальность?
Не обращая внимания на Теофила, болтающего, словно тетерев на току, я раскатал свободный гамак и забрался в него, лицом к стене. Ехать предстояло еще часов шесть, так что был шанс выспаться.
* * *
— Эй ты! Вставай, утро скоро!
Я обернулся в гамаке, закачавшись под низким потолком. Действительно, в иллюминаторе отсвечивала — бледным лимонным заревом под глубоким небом с тусклыми звездами — настоящая заря, отблеск того самого утра, которое постоянно стоит над моей родиной. Неужели удастся вернуться?
Крейсер был неподвижен. Мы быстро собрали свои нехитрые пожитки и гулко протопали на грузовой ярус. А там уже люди из команды крейсера осторожно опускали наше неказистое средство передвижения на снег.
Сам командир вышел на верхнюю палубу, чтобы пронаблюдать высадку. Стальной командир Эйкин выглядел вполне штатским человеком, которого косматая униформа вообще делала похожим на какого-то безвредного домового; однако я-то знал, как бывает обманчива внешность.
Мы выгрузились у начала длинного, сколько хватало глаз, то ли русла во льду, то ли фьорда — в тусклом свете этой призрачной зари не разобрать было, куда тянется русло, но я резонно полагал, что ночники знают места пересечения кордона. И в самом деле, с места нашей стоянки можно было видеть флаг ночников, развевавшийся на длинном алюминиевом шесте с растяжками. О ночном буране напоминали лишь свежие сугробы и наметы, да еще низкие облака, отсвечивающие желтизной, дрейфовали у края горизонта.
— Команда на судно, люк задраить!
Я подивился, сколь живучи морские термины в условиях, когда никаких морей нет и в помине. Бронированный люк величественно поднялся, выпустив из недр корабля ерундовину — двух человек с мотонартами; командир Эйкин козырнул нам на прощание и ушел к себе. Крейсер заворчал, изрыгнул облако выхлопа и, с ходу набрав скорость, двинулся прямиком в ночную сторону, прочь от зари.
— Что ж, и нам пора…
Теофил с похмелья был явно не в духе и молчалив, против обыкновения. Он заталкивал в багажник мой вещмешок, всем своим видом давая понять, что это вовсе не его, Теофила, дело и вместо того, чтобы глазеть на уходящий крейсер, мне не мешало бы заняться этим самому. Закончив погрузку, он уселся за руль и хмуро пригласил меня занять место сзади. Известное дело — на мотонартах от встречного ветра хуже приходится водителю, а пассажира прикрывает его широкая спина; эти соображения, надо думать, тоже не прибавляли радости Теофилу. Мы покатили вниз — взрывая округлые сугробы, петляя меж ледяных глыб, въехали в это ледовое ущелье и помчались навстречу такой тоненькой, такой невесомой на вид полосочке зари, что казалось, ее с легкостью перекроет небольшая тучка. Но нет, светила полосочка все так же, а вот сполохи полярного сияния ослабли и почти не добавляли света в серый сумрак. Мы ехали и ехали, и Теофил, против моего ожидания, нисколько не рисковал, понимая, наверное, что от этого зависит его собственная жизнь. А может, он так себя вел всегда после чарки? Во всяком случае, почти час мы проехали вполне осмотрительно и почти в полном молчании.
Впереди показалась небольшая площадка, и мотонарты, слегка крутнувшись, остановились на ней.
— Слезь-ка на минутку. Надо заглянуть в фильтр.
По мне, так заглядывать посреди пути в воздушный фильтр — сущая нелепица, ну да, может, у этих ночников какие-то особые взаимоотношения с фильтрами двигателей мотонарт. На слух двигатель работал вполне нормально, но водителю виднее. Я сошел в глубокий снег и двинулся к краю площадки, чтобы немного размяться: длительное сидение в позе всадника, да еще на крепком морозе, может кого угодно превратить в ледяного истукана. И тут до меня донесся голос Теофила — не тот задушевный ручеек нескончаемой болтовни, а совершенно другой, металлический тембр:
— Стоять! Повернись ко мне!
В недоумении я обернулся. Миляга Теофил стоял у мотонарт, как говорится, на изготовку, держа меня под прицелом автомата и, по всей видимости, наслаждаясь эффектом внезапности.
— Ты чего это? Свихнулся, что ли? — только и нашелся я сказать.
— Нет, в полном разуме. — Теофил картинно передернул затвор — сталь клацнула в тишине этого бесконечного утра особенно отчетливо. — Нашему с тобой рейсу пришел конец. И тебе тоже.
— Ты вчера, видно, здорово перебрал. — Я старался говорить спокойно. — Давай чини свой фильтр, и поехали.
— Фильтр в порядке, не твоя забота. — (Я и не сомневался.) — У тебя есть дела поважнее.
— Само собой. Домой добираться вон еще сколько!
Тень сожаления пролегла по лицу Теофила.
— Дом твой отныне здесь, друг сердечный… Не надо считать себя умнее всех. И девочек если уводишь, так знай, чем это грозит.
А, вот откуда все идет! Я так и думал. Вслух же я сказал:
— Теофил, да ты что…
Но Теофил не дал мне закончить фразу:
— Ты, парень, вот что — у меня к тебе никакого зла нет, просто выполняю приказ. Не обессудь…
— Подожди! — заорал я.
Но он уже навел ствол на меня и с удовольствием — да, я заметил в его взгляде удовольствие — потянул спуск, как обычно тянут, давая затяжную сокрушительную очередь. Щелкнул боек, очереди не было.
— Давай разберемся, Теофил…
Все еще думая, что это простая осечка, он оттянул затвор и заглянул в патронник. Там было пусто. Эту пустоту обеспечил я еще в кубрике крейсера, заменив снаряженный магазин на пустой. Просто на всякий случай: пригодилось предупреждение Марии! Теофил же на моих глазах становился другим — из торжествующего исполнителя он стремительно преобразился в злобного мстителя, алчущего моей гибели. Теперь уже нельзя было утверждать, что у этого балагура не имелось ко мне ни капли личного зла, — морда ощерена от ненависти, в глазах — готовность на все… Еще бы, так обмануться в человеке!
