— А какой бы вам хотелось видеть ту планету? — спросил я без обиняков.
— Разумеется, необитаемой, что за вопрос! Необитаемой и только необитаемой. Оптимальный вариант — чтобы на планете росли всякие растения, вплоть до злаковых, водились животные и птицы, но… все в диком первобытном состоянии. Примерно на уровне неолита… В таком случае мы, — возможно, вместе с американцами — немедленно приступили бы к грандиозной операции по переселению какой-то части жителей Земли. Сперва, разумеется, человека четыре — проекты кораблей, способныx взять на борт четыре человека, уже разрабатываются…
— Двух мужчин и двух женщин?
— Да. Они явились бы теми Адамами и Евами, которые положили бы начало человеческому роду на той, третьей планете. Впрочем, в век технической революции в одиночестве им доведется быть недолго. Вслед за первым кораблем отправится второй, за вторым — третий, и так далее.
— Но это жестоко!
— Что вы имеете в виду? — нахмурился Главный.
— Мне кажется, это жестоко — ставить землян в условия неолита. Ни радио тебе, ни телевидения…
— Что поделаешь, что поделаешь! Наука… Да, обратите внимание, Эдик Свистун нигде не пишет «конец»… А что это значит?.. Ну-ну, улавливаете?
— Н-нет, — сказал я растерянно.
— А это значит, дорогой мой, где-то должны быть записки и с той, третьей планеты! Готов биться об заклад, они есть! Но — где, где? — Главный нервно заерзал на стуле. Я — тоже. До того мы оба разволновались.
И правда, думаю, если Эдик пробыл на третьей планете, скажем, дня три-четыре, и того достаточно, чтобы сделать кое-какие наблюдения. А он ведь любит не только наблюдать, но и фиксировать свои наблюдения.
— Впрочем, я убежден, что и на третьей планете, если она окажется достаточно обжитой и, так сказать, достаточно высоко цивилизованной, люди или другие разумные существа наверняка живут сообществами, локоть к локтю. Иначе нельзя. Вам не доводилось читать про опыты англичанина Паска?
— Нет, — сказал я несколько растерянно.
— Он создал автоматы, которые должны были самостоятельно выработать целесообразное поведение. Причем выработать в неизвестной им среде и такое поведение, которое приводило бы к заданным результатам. Их условно можно было бы обозначить, как получение пищи. И что же? Сперва автоматы тыкались куда попало, как слепые щенки. Потом у них появилась определенная линия поведения. Какая, спросите вы? Они, эти железные, бездушные чудовища, разумные чудовища, сказал бы я, стали объединяться в стаи и действовать не только в своих собственных интересах, но и в интересах других. А что это означает, молодой человек? Ну-ну, улавливаете?
По правде сказать, я не совсем улавливал, но, чтобы не показаться невежественным, утвердительно замотал головой. После этого мы помолчали немного.
Минуты две или три, вряд ли больше. Я тянул час из стакана, Главный кофе из фарфоровой чашечки.
Допивая кофе, он вдруг спросил:
— А как земляки? Интересно, как земляки восприняли записки Эдика Свистуна? Вы прочитали им, конечно?
Я сказал, что по-разному. Когда я прочитал здешней тетке Соне о той, инопланетной тетке Соне, то здешняя тетка Соня побледнела, всплеснула руками и чуть не отдала богу душу. — «Может, брешет, а?» — «Эдя серьезный малый, а вы — брешет!» — «Серьезный, а все равно, может, брешет. Как же это — здесь и там… А ну, как и еще где-нибудь?» — «Вполне возможно». — «Ойой-ой, до чего наука дошла!» Остальные были несколько определеннее в своих оценках. «Был человек как человек и на тебе — прославился!» — заметил сосед и друг Семен. А агроном, когда я дочитал до семян злаковых, так и задрожал весь: «Как же так, а? Ну, арбузы, дыни — бог с ними, как-нибудь и без них обойдемся, а пшеница… Пшеница!» «Вообще чертовщина какая-то! — с досадой сплюнул Кузьма Петрович, наш механик и чтец-агитатор. Сколько денег затрачено, сколько сил и все коту под хвост! Лучше бы записки, чем семена и чертежи!»
— Что значит — лучше бы записки? — насторожился Главный.
— Механик, должно быть, хотел сказать: лучше бы записки пропали… Но это, по-моему, уж слишком!
Но кто особенно был задет, можно сказать — уничтожен, так это Мефодий Аверьянович Авдюшко. Еще бы, на той планете Эдик даже не заметил его. Сосед и друг Семен злорадствовал: «А тебя там и нет! Там вообще начальники обходятся без заместителей, понял?» Зато Фрося и Даша были на седьмом небе. Фрося в первое время стеснялась и краснела, будто Эдик выдал ее заветную тайну. А Даша ничего. Мне показалось, что она и одеваться стала наряднее, для чего укоротила старые платья, и смотрела теперь на всех с чувством некоторого превосходства.
Впрочем, больше всех радовалась ребятня. Гоша, Сашка и Федька бывали у меня почти ежедневно. Они поделились своими воспоминаниями об Эдике и заверили, что учиться будут только на пятерки, а когда вырастут, станут космонавтами. Я сказал, что это необязательно. Важнее другое — какими людьми вы станете, хорошими или плохими, а профессия — дело пятоедесятое. Но мальцы-огольцы со мною не согласились.
Всем троим непременно хотелось стать кос-монавтами.
Потом Главный поинтересовался моим дальнейшим маршрутом. Я сказал, что заеду в Москву, к отчиму, погощу немного, ну денек, может быть, два. А на самом деле в голове начал складываться совсем другой план.
«Третья планета… Записки с третьей планеты… И как я сам не догадался?» — думал я.
В самом деле, Эдик Свистун ясно дал понять, что и на той, третьей планете начало что-то проясняться.
Надо полагать, оно и прояснилось окончательно. А раз прояснилось, значит, Эдик сделал какие-то наблюдения. Он не мог их не сделать, не такой он парень, чтобы хлопать ушами. И не только сделал, но и записал, зафиксировал, наверняка зафиксировал. Выходит, и записки с третьей планеты тоже должны быть. Должны, должны, факт!
— Ну, счастливо! Извините — дела! Между прочим, коли уж вы загорелись этим делом, то доводите его до конца. Ищите, ищите, дорогой мой! Мы, ученые, в ножки поклонимся, если вам удастся найти хоть ничтожный клочок бумаги с записями, сделанными на третьей планете! — как бы угадав мои мысли, сказал Главный и, рассчитавшись с официанткой, направился к выходу.
Я тоже вышел. Мы простились. Главный пошел своей дорогой, я — своей.
— Кланяйтесь землякам! — крикнул он издали.
То ли от выпитого коньяка, то ли еще отчего, не знаю, только настроение у меня в тот благословенный весенний вечер было великолепное, ну, лучше некуда.
Я смотрел на чудные березки и сосенки, росшие в городке обочь с тротуарами, на прелестные кучевые облака, плывшие куда-то на запад (впрочем, может быть, и не на запад, а на восток, в то время я плохо ориентировался), и думал о весне — и здесь и там, на других планетах. Ведь и на тех, других планетах весна, как я понимаю, и там зеленеют березы и зацветает кудрявая черемуха, и там люди (Эдик Свистун доказал, что люди) выходят в тенистые рощи и сады, радуются теплому солнцу и синему небу, цветам и травам, словом, вечно обновляющейся и прекрасной в своем обновлении бессмертной Жизни.
