Они поели в маленьком ресторане на тихой улице, а потом пошли в магазин. Купили буханку хлеба, два круга копченой колбасы, немного сыра, на что ушли почти все деньги Мери, а на сдачу продавец дал им пустую бутылку для воды. Она послужит вместо фляги.
Они прошли городскую окраину, пригороды и оказались в поле; они не торопились, потому что до наступления темноты не стоило забираться слишком далеко.
Наткнувшись на речушку, они уселись на берегу, совсем как парочка на пикнике. Мери сняла туфли и болтала ногами в воде, и оба были невероятно счастливы.
Когда стемнело, они пошли дальше. Луны не было, но в небе сияли звезды. И хотя Мери с Питером спотыкались, а порой плутали неведомо где, они по-прежнему сторонились дорог, шли полями и лугами, держались подальше от ферм, чтобы избежать встреч с собаками.
Было уже за полночь, когда они увидели первые лагерные костры и обошли их стороной. С вершины холма были видны ряды палаток, неясные очертания грузовиков, крытых брезентом. А потом они чуть не наткнулись на артиллерийское подразделение, но благополучно скрылись, не нарвавшись на часовых, которые, наверно, были расставлены вокруг лагеря.
Теперь Мери с Питером знали, что находятся внутри эвакуированной зоны и должны пробраться сквозь кольцо солдат и орудий, нацеленных на здание.
Они двигались осторожнее и медленнее. Когда на востоке забрезжила заря, они спрятались в густых зарослях терновника на краю луга.
— Я устала, — сказала со вздохом Мери. — Я не чувствовала усталости всю ночь, а может, не замечала ее, но теперь, когда мы остановились, у меня больше нет сил.
— Мы поедим и ляжем спать, — сказал Питер.
— Сначала поспим. Я так устала, что не хочу есть.
Питер оставил ее и пробрался сквозь чащу к опушке.
В неверном свете разгоравшегося утра перед ним предстало здание — голубовато-серая громадина, которая возвышалась над горизонтом, подобно тупому персту, указующему в небо.
— Мери! — прошептал Питер. — Мери, вон оно!
Он услышал, как она пробирается сквозь заросли.
— Питер, до него еще далеко.
— Знаю, но мы пойдем туда.
Припав к земле, они разглядывали здание.
— Я не вижу бомбы, — сказала Мери. — Бомбы, которая висит над ним.
— Она слишком далеко.
— А почему именно мы возвращаемся туда? Почему только мы не боимся?
— Не знаю, — озабоченно нахмурившись, ответил Питер. — В самом деле, почему? Я возвращаюсь туда, потому что хочу… нет, должен вернуться. Видите ли, я выбрал это место, чтобы умереть. Как слоны, которые ползут умирать туда, где умирают все слоны.
— Но теперь вы здоровы, Питер.
— Какай разница… Только там я обрел покой и сочувствие.
— А вы забыли еще о символах, Питер. О знаке на флаконе и нефрите.
— Вернемся, — сказал он. — Здесь нас могут увидеть.
— Только наши подарки были с символами, — настаивала Мери. — Ни у кого больше нет таких. Я спрашивала. На всех других подарках не было знаков.
— Сейчас не время строить предположения. Пошли.
Они снова забрались в чащу.
Солнце уже взошло над горизонтом, косые лучи его проникали в заросли, кругом стояла благословенная тишина нарождающегося дня.
— Питер, — сказала Мери. — У меня слипаются глаза. Поцелуйте меня перед сном.
Он поцеловал ее, и они прижались друг к другу, скрытые от всего мира корявыми, сплетшимися низкорослыми кустами терновника.
— Я слышу звон, — тихо проговорила Мери. — А вы слышите?
Питер покачал головой.
— Как школьный звонок, — продолжала она. — Как будто начинается учебный год и я иду в первый класс.
— Вы устали, — сказал он.
— Я слышала этот звон и прежде. Это не в первый раз.
Он поцеловал ее еще раз.
— Ложитесь спать, — сказал он, и она заснула сразу, как только легла и закрыла глаза.
Питера разбудил рев; он сел — сон как рукой сняло.
Рев не исчез, он доносился из-за кустов и удалялся.
— Питер! Питер!
— Тише, Мери! Там что-то есть.
Теперь уже рев приближался, все нарастая, пока не превратился в громовой грохот, от которого дрожала земля. Потом снова стал удаляться.
Полуденное солнце пробивалось сквозь ветви. Питер почуял мускусный запах теплой земли и прелых листьев.
Они с Мери стали осторожно пробираться через чащу и, добравшись почти до самой опушки, сквозь поредевшие заросли увидели мчащийся далеко по полю танк. Ревя и раскачиваясь, он катил по неровной местности, впереди задиристо торчала пушка, и весь он был похож на футболиста, который рвется вперед.
Через поле была проложена дорога… А ведь Питер твердо знал, что еще вечером никакой дороги не было. Прямая, совершенно прямая дорога вела к зданию; покрытие ее было металлическим и блестело на солнце.
Далеко слева параллельно ей была проложена другая дорога, справа — еще одна, и казалось, что впереди все три дороги сливаются в одну, как сходятся рельсы железнодорожного пути, уходящего к горизонту.
Их пересекали под прямым углом другие дороги, и создавалось впечатление, будто на земле лежат две тесно сдвинутые гигантские лестницы.
Танк мчался к одной из поперечных дорог; на расстоянии он казался крохотным, а рев был не громче гудения рассерженной пчелы.
Он добрался до дороги и резко пошел юзом в сторону, будто наткнулся на что-то гладкое и неодолимо прочное, будто врезался в прозрачную металлическую стену. Было мгновение, когда он накренился и чуть не перевернулся, однако этого не произошло, ему удалось выровняться; он дал задний ход, потом развернулся и загромыхал по полю, назад к зарослям.
На полпути он опять развернулся и встал пушкой в сторону поперечной дороги.
Ствол орудия пошел вниз, и из него вырвалось пламя. Снаряд разорвался у поперечной дороги — Питер и Мери увидели вспышку и дым. По ушам хлестнула ударная волна.
Снова и снова, стреляя в упор, орудие изрыгало снаряды. Над танком и дорогой клубился дым, а снаряды все разрывались у дороги — на этой стороне дороги, а не на той.
Танк снова загромыхал вперед, к дороге, на сей раз он приближался осторожно, часто останавливаясь, будто искал проход.
Откуда-то издалека донесся грохот орудийного залпа. Казалось, стреляет целая артиллерийская батарея. Постреляв, орудия неохотно замолчали.
Танк продолжал тыкаться в дорогу, словно собака, вынюхивающая зайца, который спрятался под поваленным деревом.
— Что-то не пускает его, — сказал Питер.
— Стена, — предположила Мери. — Какая-то невидимая стена. Танк не может проехать сквозь нее.
— И прострелить ее тоже не может. Ее никакими пушками не пробьешь, даже вмятины не останется.
