Ознакомительная версия.
Макс вернулся домой и позвонил режиссеру Сычу. Тот, судя по голосу, был слегка пьян и очень не в духе; ни о каких делах говорить не стал категорически. Отпуск — это святое.
Макс почувствовал себя скверно.
Не то чтобы он скучал по Одетте, Одилии, Яшке и особенно Ротбарду — но что–то такое возилось в душе, неоднородно–серое, ворсистое и жесткое, какое–то ощущение не просто беды — вины, как будто он, Макс, сотворил какую–то гадость, сам того не подозревая.
Или вот–вот сотворит.
* * *
— Тебе звонили с работы, — сказала Игрейна на следующий день, когда Макс переступил порог с четвертушкой хлеба в полосатом кульке. — Сказали, чтобы завтра выходил на первую смену.
Лицо ее, молочно–белое, почти светилось в полумраке прихожей.
— А что еще сказали? — Макс механически откусил черную душистую горбушку.
— Ничего. «Звер–тиви» возобновляет работу в прежнем объеме, — Игрейна криво улыбнулась.
Макс жевал.
* * *
Случилось небольшое братание. Сотрудники, не видевшие друг друга пять или шесть дней, встречались, как войска союзников на Эльбе. Воздух звенел от хлопков по плечам и по спинам; вслух опять же ничего не говорили, и только выйдя на открытое пространство между вольерами, Витя Смирнов, звукооператор пробормотал сквозь зубы:
— А правда, что они им жрать совсем не давали? Кто не работает, мол, и далее по тексту?
— Перестань, — Марков поморщился.
— С них станется, — снова пробормотал Витя. — Я слышал, что…
И осекся.
У самого крокодильего вольера стоял Денис Федоров, болезненно–желтый, исхудавший, с улыбкой от уха до уха. Махал рептилиям рукой — весело так, по–приятельски.
* * *
Осенью рейтинг «Империи» возглавили… ослы. Ну кто бы мог подумать!
В новеньком просторном вольере (ослов только месяц назад перевели с основной территории в «Империю») установлены были две «вертушки» — нечто вроде древних мельничных колес, приводимых в движение живой силой. В каждую «вертушку» впрягались по пять ослов. По сигналу начиналась работа: ослиная команда должна была провернуть колесо как можно большее количество раз. Две команды ослов изо всех сил трудились, зрители подбадривали, текущие результаты высвечивались на табло.
Однако самое интересное начиналось потом. Проигравшая команда лишалась ужина и запиралась в тесной клетке, в то время как команда–победительница тут же, за железной сеткой, гуляла по лужайке и лакомилась от пуза. Редкий осел–победитель удерживался от насмешки, от презрительного жеста в отношении проигравших; в тех, кто был заперт в клетке, летели песок и опилки, плевки и струйки мочи. Тогда в унылой и голодной тесноте разворачивалось великолепное представление, которое зрители называли «разбором полетов».
Ослы искали виноватого, легко находили его и начинали наказывать. Травоядные животные проявляли чудеса хищности — лягали, кусали, избивали жертву до крови; когда «разбор» заходил слишком далеко, на горизонте возникали служащие с пожарными шлангами и охлаждали праведный гнев карающих, оказывали покаранному ветеринарную помощь и снова запирали его за решеткой.
Через несколько дней соревнование повторялось; билеты с местами на «ослиные дни» шли по двойной цене. Макс тихо радовался, что не послушался Игрейну и не выпросил себе работу «на ослах».
В крокодильем бассейне было относительно тихо. Только Ротбард, едва завидев Максима, подплывал поближе и начинал смотреть.
* * *
Человек вывалился из двери лифта, Макс едва успел подставить плечо. От выпавшего пахло одеколоном, коньяком, сигаретами и кислым потом — специфическим потом смертельно напуганного человека.
— А–а, — сказал выпавший. — Эт–то ты… тот пацан, что крокодилов снимает…
— Вадим… — начал Макс и понял, что не знает его отчества. Он никогда не сказал с Рачевским двух слов, кроме как «Добрый день — до свидания».
— Мы козлы, — сказал Рачевский, и в голосе его вдруг пробилась пьяная слеза. — Мы думаем, это они козлы, с рогами, с копытами… А это мы. Боже, что мы наделали!
И разрыдался.
Максим вернул его обратно в лифт. Нажал кнопку «пять» — на пятом этаже размещалась администрация. Вышел на площадку среди зеркал и хромированного блеска; первый же встреченный мордоворот из многочисленного племени секьюрити сразу оценил ситуацию и отреагировал верно: принял из рук Максима безвольное тело ценного сотрудника и, не забыв спросить у Максима его имя и должность, повлек упившегося Рачевского куда–то по мягкому ковру коридора, к покою и свету. И померещилось Маркову или нет, но в глубине коридора открылась дверь и появилась фигура, очень похожая на Войкова Валерия Игнатьевича. Впрочем, на таком расстоянии он мог ошибиться.
* * *
— Марков!
Макс оглянулся. Мужчина лет пятидесяти, с виду — алкоголик «в завязке», звался Петром Ивановичем и работал в хозотделе зоопарка.
— Ты за спецодежду не расписался!
— А–а, — сказал Макс, пытаясь сообразить, где и когда он должен был расписаться. — Я, это…
Петр Иванович поманил его пальцем. Макс почему–то подошел.
—За спецодежду, — со значением сказал завхоз. И вложил Максу в ладонь клочок бумаги.
Макс тупо кивнул. Посмотрел вслед уходящему завхозу; механически сунул бумажку в карман.
Выйдя из зоопарка, спустившись в метро, на эскалаторе прочитал выведенные печатными буквами строки:
«Кузя, 19.00».
— О как, — растеряно пробормотал Макс. — Штирлиц, блин.
* * *
В кафе «Кузя» он все–таки пришел. Правда, с опозданием минут на пятнадцать. Кафе было средненькое, серенькое, Макс помнил его название потому только, что с месяц назад здесь праздновали чей–то день рождения, чуть ли не режиссера Сыча. Была куча народу, и Макс с Игрейной тоже были…
И Петр Иванович был. Теперь Макс вспомнил это совершенно четко.
Он вошел, сел за свободный столик и заказал кофе. Свисала с потолка псевдопраздничная мишура, покачивалась под струями вентиляторов, как бахрома на джинсах мертвого хиппи. В динамиках долдонила несвежая попса; дома ждала Игрейна. Макс едва успел предупредить ее, что задержится.
Принесли кофе. Ничего страшного: Макс ожидал худшего, а этот кофе вполне можно было пить. В конце концов, почему бы ему не заправиться кофеинчиком и не вернуться домой подобру–поздорову?
Рядом скрежетнул отодвигаемый стул. Макс повернул голову; Петр Иванович плюхнулся на пластиковое сиденье, как лягушка на листок кувшинки:
— Привет тебе, зверский оператор… Ты все еще не куришь?
* * *
— Не верю, — сказала Игрейна.
Макс накурился до звона в голове и выпил, наверное, чашек пять крепкого кофе. Теперь он не ходил по квартире — летал, как носимый ветром лист.
Ознакомительная версия.
