Во-первых, Поликрат, как и многие столь же счастливые люди, обожал прикидываться несчастным. У безжалостного Цербера каждый раз перехватывало горло от жалости, когда замдиректора, страдальчески мигая глазками, брел утром через проходную. Левую руку Поликрат неизменно держал на сердце. Так, с прижатой рукой, сидел на совещаниях, обедал в столовой, ездил на персональной колеснице, поливал на огороде редьку, даже спал.
Если Зевс интересовался на летучке, как идут дела во вверенной службе, заместитель по капстроительству, опустив голову, молчал минуты три. Затем следовал прерывистый вздох — как бы подавляя подступающие рыдания. Присутствующим становилось жутковато. Тело замдиректора обмякало, рука, прижимая к сердцу, дрожала быстро и мелко.
Зевс пугался.
— Вы мне только цифру скажите, и все. Хоть за прошлый квартал…
Судорожный всхлип. Слезы нависают на ресницах.
— Не надо, не надо за квартал! За месяц скажите, и я вас тут же отпускаю. Сколько процентиков? Тихонько, не напрягаясь…
Первая слеза уныло капает на председательский стол. За ней готовится целая горючая очередь. Правая рука лезет за валидолом.
— Все, уже все, — говорит Зевс. — Ступайте отдыхать. Только один малюсенький вопросик… План есть? И сразу уходите! Задание выполнено? И сразу — домой! Кивните, да или нет. Последнее усилие, дорогой…
Горестная пауза. Всем хочется зарыдать или повыть.
— Да, план есть… — еле слышно звучат слова горемыки-замдиректора, более похожие на стон раненой утки.
Облегченные вздохи превращают кабинет тучегонителя в некое подобие моря — в тот самый момент, когда из пучин всплывает кит и усиленно дышит полной грудью.
— Вы свободны! А может, приляжете? У меня тут диванчик в комнате отдыха…
Поликрат безнадежно мотал головой, плелся в свой кабинет на дрожащих ногах.
Так с ним и мучились. Разговаривать на повышенных тонах боялись — а вдруг не выдержит и умрет? Перевести на менее ответственное место опасались по той же причине — а вдруг… Поэтому Поликрата старались не трогать, но боязнь оставалась — обделенный вниманием, запрется в своем кабинете и опять же умрет!
Трудно было работать со счастливым Поликратом.
Вторым следствием, вытекавшим из полного поликратовского счастья, было стремление избегать.
Замдиректора тщательным образом избегал производственных рытвин и ухабов, острых углов, загвоздок и закавык — то есть всего, что могло нанести урон взлелеянному блаженству. Поэтому Поликрат все округлял.
Делал он это с упоением. Особенно доставалось неровным Цифрам типа 93,7 %. Поликрат не мог смотреть на них иначе, как с омерзением, и неизменно приводил в божеский вид — то бишь, округлял до 100.
Но подлинного мастера отличает какой-нибудь, ему одному свойственный, гениальный мазок. Таким заключительным мазком для замдиректора была единичка. Аккуратно поставленная после запятой, она достойно венчала творение. В отчете получалась симпатичнейшая цифра — 100,1 процента. Число, с одной стороны, достаточно круглое, чтобы получить премию, а с другой — вполне достоверное из-за маленького гениального довеска.
Поликрат настолько полюбил эту немудрящую цифру, что даже название арабских сказок казалось ему не «1001 ночью», а 100,1 — то есть полным выполнением плана по ночам, да еще и с некоторым запасиком. И, наконец, третьим следствием счастья была борьба с посягательствами.
Замдиректора никому не позволял посягать и сомневаться. А попытки, надо сказать, были постоянные.
— Поразительно! — возмущался проверяющий из министерства после осмотра строительства нового корпуса. — Технология допотопная! Каменный век!
Поликрат немедленно оскорблялся до самых глубин своей счастливой души.
— Где ж каменный-то? — раздраженно говорил он, смахивая яростную слезу. — У нас давно бронзовый век! Мы всегда шагаем в ногу со временем, да-с!
Тут же он принимался обильно плакать. Проверяющий в замешательстве уезжал обратно в министерство, увозя с собою сувенирную Афродиту, сделанную по высшему классу — то есть с головой и руками.
Время от времени на покой замдиректора посягала многотиражка, взявшая строительство под контроль. Но Поликрат сумел отвязаться от настырного редактора раз и навсегда.
— Что вы ко мне повадились? — спросил он однажды. — Видите, вот у меня утвержденный план строительства?
— Вижу, — ответил редактор. — И вы его регулярно срываете.
— Простите, — ядовито заметил Поликрат. — Вы, собственно, что заканчивали?
— Допустим, журфак?
— Так как же вы, человек без специального образования, беретесь судить о тонкостях строительного дела? В плане ясно указано: срок окончания работ — греческие календы. Вот когда они настанут, тогда и поговорим.
— Когда же они настанут?
— А вот как закончим строительство, так и настанут, — ответил великолепный Поликрат, и редактор отвязался.
Таким образом, заместитель тучегонителя успешно избегал, округлял, боролся с посягательствами и, в целом, благополучно двигался вперед — к заветной пенсии.
Но однажды пришла беда.
Замдиректора сидел в кабинете и смотрел в окно на гору шлакоотходов. На него всегда умиротворяюще действовал вид Сизифа, возившегося на вершине с камнем.
Несун-рецидивист как раз пробовал усовершенствование — с помощью лебедки втаскивал камень наверх на веревке. Сизиф неторопливо крутил ручку и прикидывал, сколько можно сорвать за такую «рацуху».
Поликрат любовался идиллической картиной, как вдруг мирный ход его мыслей был прерван резким стуком в дверь.
Двое рабочих внесли в кабинет странный аппарат с клавишами и матово-бледным экраном.
— Распишитесь, — сказал старший рабочий. — Вам полагается.
— А что это такое?
— Разносим вот, — неопределенно ответил рабочий. — Расписывайтесь давайте. Компьютера не видали?
Рабочие ушли, оставив аппарат на столе.
Счастливый Поликрат в самом деле никогда не видал компьютеров. Он смутно припоминал, как на одной из летучек молниевержец что-то говорил об этих устройствах. Замдиректора плохо расслышал, что именно, так как лежал на диване в комнате отдыха и пил валерьянку. Отчетливо донеслись слова: «полный и безусловный переход» — и только. Поликрат решил тогда, что Зевс носится с очередной идеей-«фигс», и не стал забивать себе голову ерундой.
— Дождались, — прошептал он тоскливо, — не терпится им… Накупили импортных аппаратов!
Но компьютер отнюдь не был импортным. На маленькой бронзовой табличке значилось: «Мэйд ин Древняя Греция». Поликрат ощутил, как его сердце впервые в жизни дало чувствительный перебой.
