— Вы чересчур опасаетесь, — сказал я.
Все директора склонны к осторожности до самой паранойи. Я предпочитал думать, что Зено включили по той же причине, что и Везенкова. Потому что каликосцы были также заинтересованы в открытии «Ариадны».
— Ну, — сказал он, — всяческих удач.
— Благодарю, — сказал я. — Я расскажу вам обо всем, когда вернусь.
Мне пришла в голову мысль, что я, со своими обещаниями, уж очень великодушен.
5
Когда мне сообщили, что департамент решил собрать группу для прощания, я вовсе не был вне себя от радости. На самом деле я чувствовал отчетливое оседающее чувство в моем желудке. Но все-таки, едва ли я мог отказаться, этого не следовало делать ни при каких обстоятельствах, кроме всего, это многих бы обидело. Нужна была небольшая разрядка, кто мог бы сказать, что находясь за много миллионов миль от дома они не нуждаются в этом?
Как всегда, они убрали расчленяющие перегородки вниз с тем, чтобы увеличить размер общего помещения и подготовить его для танцев. Лампы были тусклыми и разноцветными, и пары уже танцевали. Я не собирался присоединяться к ним. Не то чтобы затемнение вмешалось в мои альфа-ритмы, но я был чертовски уверен, что не хотел бы сорваться. Я выбрал ярко освещенное местечко за баром и устроился потягивая мелкими глоточками местное варево, которое члены нашей общины с удовольствием звали «вином». Я попытался посмотреть на себя со стороны и пришел в удовлетворение от своего места и возможностью объяснить свою скованность, тоской по Сулу, который был домом из домов для меня.
Несколько человек подходили ко мне, предлагая свои услуги и вежливо интересовались, куда это я собираюсь и почему. Они не особенно расстроились, когда я объяснил, почему не могу ответить им.
Мне было интересно узнать, сколько я способен продержаться, перенося докучливых собеседников и сожалея о том, что не выспался, когда ко мне обратилась женщина, которую я не знал. Ей было около пятидесяти, с коротко остриженными волосами среди которых пробивалась седина, она выглядела как старшая сестра моей матери.
— Доктор Каретта? — спросила она.
— Я — Ли Каретта, подтвердил я. В создавшем положении было что-то, что смутно меня встревожило, но что это было я не смог себе точно представить.
— Я — Катрин д'Орсей, — сказала она. Я неопределенно кивнул и она нахмурилась.
— Д'Орсей! — воскликнул я. — Вы — капитан…
— Не более, — безжизненным голосом сказала она. — Я возглавляла команду.
Мой рот все еще оставался открыт, но я ни смог вымолвить ни слова. Было легко понять, что она не хочет продолжать разговор на эту тему. Я подошел с другой стороны.
— Вы не выглядите достаточно старой, чтобы быть моей пра… прабабушкой, — сказал я, наблюдая какое впечатление это произведет на нее.
Она не обратила на комплимент внимания.
— Вы не выглядите достаточно старым, чтобы быть одной из значительных фигур в своей области, — возразила она.
— Вы знаете, как это бывает, — сказал я, нанизывая колкость на колкость. — В наше время, если ты не сделаешь свое дело до тридцати, то ты его уже вообще не сделаешь.
Она дала упасть одной игральной кости и, после соответствующей паузы, сказала:
— Вы не будете возражать, если мы переговорим где-нибудь в другом месте, где нам не помешает музыка?
Я положил свою пластиковую чашку на полку и вытер руки сзади о свои брюки, потому что жидкость замочила мне пальцы.
— Я думаю, — сказал я, — мы сможем ускользнуть в помещение лазарета. Это прямо вниз по коридору, там никогда не больных.
Снова она слегка поморщилась, точно не считала лазарет достаточно приемлемым помещением, но все же согласно кивнула. Когда мы уходили, я оглянулся в направлении веселящихся.
— Не много изменилось с нашего времени, я полагаю?
— Нет, — сказала она. — Это самая тревожащая вещь за эти последние несколько дней. Все так утомительно обычно.
— Невозможно отличаться слишком, если не прошло лет семьсот, — заметил я. — За исключением того, что мы не имеем изощренных костюмов. Танцы и выпивку трудно изъять из образа жизни людей.
— И секс, — сухо добавила она.
— Да, — ответил я. — Это тоже.
— Если бы я попала из 1744 года в двадцать первое столетие, — сказала она, — я заметила бы массу отличий. Но из двадцать первого века в двадцать пятый… Я внимательно приглядывалась, но черт меня побери, если я что-то смогла найти.
Я открыл дверь и стоял, позволяя ей пройти. Она взглянула на кровати, застланные пластиковыми покрывалами и пошла к главному письменному столу. Она выдвинула кресло из под него, я присел поблизости на одной из кроватей.
— На то есть свои причины, — сказал я, ссылаясь на отсутствие существенных изменений в условиях жизни.
— Я слышала, — ответила она.
— Что я могу сделать для вас?
— Вы можете дать мне некоторые разъяснения.
Я недоуменно поднял брови, как бы спрашивая: А почему я?
— Я уже пыталась говорить с Хармаллом, — сказала она. Говорила и с вашим боссом, Шуманом. Меня загнал в угол. Тайное распоряжение свыше.
— Так вы думаете, что я скажу вам то, чего не захотели говорить они? Что вас заставляет думать, что я смогу сделать это?
— Я полагаю, что вы не сможете, — сказала она. — И что должен быть ответ, в котором я нуждаюсь. Если вы не знаете, вы должны предположить… а предположения не являются секретом, не так ли?
— При очень большой вероятности, что они могут быть не правильными.
Она вздрогнула.
— Почему они не позволили мне побывать на Земле? — выпалила она вопрос, точно выстрелила из ружья.
— Может быть они нуждаются в вас на борту "Земного Духа". Для путешествия назад по новому ГПП, — предположил я. — Хармалл сделал нам своеобразное обещание полного инструктажа о положении, которое открывается в связи с открытием «Ариадны».
— На борту «Ариадны» масса людей, которые могут проинструктировать вас по прибытию, сказала она. — Вы не хотите задуматься об этом сами. Я не собиралась возвращаться. Я планировала доставить все новости домой. И я намеревалась переговорить с как можно большим количеством людей… и гораздо более значительных людей, чем Джесон Хармалл. Дела находятся в таком состоянии, что я даже не знаю, знает ли кто-либо на Земле о том, что «Ариадна» достигла свое цели.
— Они узнают, заверил я ее. Возможно, кое-кто не захотел, чтобы все стало известно широким массам. Информационный контроль.
— Это, — сказала она, — не нуждается в объяснении. Они сказали мне, что о Наксосе не собираются сообщать… что все будет держаться в секрете среди группы политиков и ученых.
— Все верно, — сказал я ей, — это удивляет вас?
— Не совсем, — ответила она с коротким вздохом. — Но я бы могла удивиться, если бы вы видели, что я имею в виду.
Я кивнул.
— Это утомительно обыденно, — сказала она. — Все то, к чему я уже возвращалась. Все еще существует советский блок, как я слышала, и они все еще «они», так же как мы остаемся «нами». Я действительно нахожу, что очень тяжело проглотить все это, после такого времени. И это после всего того, что вся солнечная система, отправляя меня, была в подвешенном состоянии.
Я нашел кусок бумаги и начал старательно скручивать ее. Говорят, что листики бумаги ведут до самой Римской империи, если верить утверждениям, что тогда бумаги не было. Скрутив до предела, я решил вставить свою реплику.
— Не так ошибочно, мне кажется, — сказал я ей. — Вы имели парусник в огромном звездном море на заре Краха. Я никогда не был точен в датах, но это был настоящий крах — скорее разновидность медленного выдыхания. Мир шел к концу одним ударом или издыхая, его точно опускало в своеобразную апатию. Обанкротившаяся сельскохозяйственная база преследовала несчастьями шесть или семь поколений. Никаких других причин… кроме постепенного разбалансирования механизма экосистемы. Пора войн и их последствий произвели ужасные изменения, но они не были критическими. Истребление лесов, загрязняющие атмосферу выхлопы, выделения — в какой-то степени виной были они. Ископаемое горючее никогда не уходило, достаточно странно, но получали его из земли… это добавляло неприятностей. Шахты и промышленность оставались, но основная производительная система медленно катилась к черту, и все катилось вместе с ней. Была насильно пересмотрена очередность, зеленый механизм разломали, а сколько усилий потратили на то, чтобы восстановить его снова! Они потерпели неудачу. Им только и осталось ждать, когда он сам починит себя. Много людей умерло… тем не менее, не все, словно прошел второй потоп или чума, один за другим, десятилетие за десятилетием. Распространялся голод. Если вначале он был только в Африке и Юго-Восточной Азии, то затем наступил повсеместно. Все, будь то латиноамериканский крестьянин или гражданин Нью-Йорка, должны были думать о выращивании своего огорода…
