полными плечами. Ему было всё равно, как его называют, потому что в происходящее не верил. Мало ли что может присниться? Так ему всё это представлялось.
– Меня зови тоже ласково. Кутей. Ты мне нравишься всё больше. Будешь за это в моей туле. Только вот жиром ты безобразно оброс… Ай-ай!.. Ишь, как разжижился. Придётся, дорогой, расстаться и с тем и с другим. И жилы подтянуть, чтобы не лопнули от перенапряжения. Забудь, дорогой, о дурных привычках… Пойдём!
Кутя повёл Пуклика по истоптанному тысячью ног площадке под стенами Крепости. Площадка кишела людьми.
– Воинство Пали Шестого! – гордо пояснил Кутя.
Они шли мимо костров, вокруг которых толпились люди, разношерстно одетые, на воинство не похожее.
– Эй, Обжа! – крикнул Кутя уже другим, капризным, голосом у одного из костров. – Принимай новичка. И зови ласково. Он – Пуклик!
– О, дорогой! – почти простонал от почтительности к Куте и Пуклику Обжа, мужчина лет сорока, здоровый и плотный, будто мешок с песком. – Буду лелеять как родного сына.
Проворно переставляя сильные ноги, Обжа обежал костёр, приговаривая в такт шагам: – Как я рад… Как я рад…
Симпатичные люди, – умильно подумал Пуклик, донельзя польщённый вниманием и заботой.
– Накорми, пусть поспит, потом приведёшь ко мне. Знаешь за чем. – Кутя распорядился и тяжёлой жёсткой ладонью больно хлопнул по пухлому плечу Пуклика.
Он пришёл в себя, сидя за столом в своей кухне и доедая завтрак. Огляделся. Для верности встряхнул головой – привидится же такое!
В этом городе я мимоходом.
Я чужой. И прошу об одном.
Меня усыпили сказкой…
Я был разбужен сном.
На работу ехал нехотя, терзаясь предстоящей встречей с сотрудниками.
Толстый, рыхлый, с вечно неприятным запахом потного тела и грязной рубахи, у многих Он вызывал явную неприязнь. Они как можно откровеннее выражали свой протест: и словом, и жестом, и гримасой. Он тоже не оставался в долгу. Но были и иные. Кто-нибудь из сердобольных женщин, потеряв терпение и поборов отвращение, подходили к нему.
– Господи! – говорили сокрушённо. – Собери рубашки свои и отдай мне. У меня дом полный мужиков. Каждый раз по двадцать штук стираю. За одно и твои…
Он шарахался от их предложений, обижался на их жалость к нему и проклинал себя в душе за лень. Проклинал, однако, день ото дня ещё больше опускался, превратясь к тридцати пяти годам в человека, заросшего жиром и недовольного всем и вся, с безобразной, подобной бокастой вазе, фигурой, без друзей, жены или кого-либо другого из близких людей.
В автобусе его толкали, уминали, посматривали с осуждением: сколько места занял. Он вжимался в угол, стараясь как можно меньше двигаться, и тут же наступал на ноги пассажирам, за что выслушивал нелестное: – Ну, ты-ы!..
Даже водитель автобуса, объявляя остановки, казалось, метил каждым словом в него, мол, подожди, случится и твоя остановка, и сойдёшь ты, в конце концов, и перестанешь портить людям нервы.
Он портил. Постепенно привык видеть в этом проявление своего я. На работе его особо не проявишь, а дома – не перед кем. Зато здесь, в автобусе, – раздолье, сходящее с рук из-за общей спешки, толкотни и невнимательности к случайному соседу по салону общественного транспорта.
Перед входной дверью административного корпуса предприятия, где Он работал, появлялась привычная вялость во всех членах тела, ещё обильнее потелось. В нём просыпался какой-то животный страх, как будто за дверью его поджидал, затаясь, враждебный мир, против которого у него не было сил бороться. На самом деле это была нормальная организация со своим специфическим микроклиматом и авторитетами, среди которых Он занимал самую, пожалуй, нижнюю строчку, а то и под общей чертой, как сноска. Так ему представлялось здесь своё место.
Не всегда так было. Молодым и, как говорят, подающим надежды специалистом, подвижным, буйноволосым и коммуникабельным объявился Он здесь две с половиной пятилетки назад. Как-то привык ещё со школьной скамьи считать работу и жизнь по пятилеткам, специальность у него такая, к ней с малолетства готовился. Потом: неудачная женитьба, смерть родителей, пятилетка неразборчивых связей, всёпоглощающее пристрастие к вину… Однажды он обнаружил себя облысевшим, небрежно, если не сказать безобразно одетым, плохо выбритым, с мешками под глазами. И – никакого в себе желания что-либо изменить…
Состоялась обычная, как ритуал, короткая перебранка с вахтой – Он нарочно долго шарил по карманам, ища, якобы, пропуск. В кабину лифта втиснулся лишним.
И тут увидел её.
Всё-таки Она обладала удивительным даром находиться именно там, где Он оказывался в смешном или неудобном положении. Когда-то Она в таких случаях смотрела на него с сочувствием, позже – недоумением, а теперь вот – равнодушно.
Она стояла, сжатая со всех сторон, и Он своим появлением совсем забил кабину лифта – не вздохнуть. Увидел её глаза. Она, встретясь с его взглядом, сузила их и затем закрыла их вовсе. И кожа на её скулах натянулась, как от боли.
Лучше бы не входил, не встречал, не видел…
Хотел развернуться спиной ко всем и к ней тоже, да не пошевелиться в такой тесноте. Пятясь, долго выходил из кабины, запирая проход нетерпеливым. Отдышался и неторопливо направился по длинному коридору к своему отделу.
– Идём, дорогой! – Обжа цепко ухватил его под локоть. – Кутя ждёт тебя.
Переход из одного состояния в другой был таким невероятным и неожиданным, что Пуклик резво вывернулся из-под руки Обжи и непонимающе уставился на него.
– А-а… Обращённый, – озадаченно проговорил Обжа. – Запомни, дорогой. Ты – Пуклик. Приписан к туле Кути воинства Пали Шестого. Кутя ждёт тебя.
Нехорошо стало ему. Он вдруг понял, что все эти обжи, кути и пуклики не сон вовсе, а некая явь, но… и не настоящая, не та, где он родился и вырос, жил и работал, а другая, которой Он ещё не постиг и не мог дать ей подобающего определения или названия. В новой яви Он был Обращённым, звали его Пукликом.
Идя за Обжей, Он осмотрел себя. Тело, похоже, его. Оно не отличалось от того, что он привык видеть и ощущать. На левой руке от большого пальца через запястье шёл памятный шрам от давнего глубокого пореза. Плохо выбритый подбородок. Впереди колыхался под натянутой рубахой живот. Впрочем, в самом себе Он и не сомневался. Вспомнил, как издёвку, из давно прочитанного:
Венец из радужных лучей
не украшал его кудрей.
С широкой чересплечной грязно-синей лентой, к которой снизу в месте крепления концов были подвешены на шнурках пушистые комочки заячьих хвостиков, нетерпеливо прохаживался и поджидал Кутя.
– Пуклик, дорогой! – бросился он навстречу.
– Здравствуйте!
– Не так, дорогой. Надо – вот я, дорогой! Давай повторим… Пожалуйста!.. Пуклик, дорогой!
Пуклик замялся, уставившись коровьим взглядом на Кутю. Детский сад тут, что ли? Собрались и играем от небольшого ума.
Обжа развёл руки: « Обращённый, что с него взять?»
– Вот я, дорогой! – наконец ответил Пуклик установленной фразой,
