давно уже правы, ты никому не нужен, а сумма в твоём оценочном листке стала уже немыслимо большой. Посмотри, все твои ровесники давно уже прошли процедуру прерывания жизни, их нет, хотя они были намного здоровее, чем ты сейчас. А у тебя постоянно болит плечо и ноет колено, и руки твои уже совсем не те, что раньше, пожалуй, ты уже не сможешь вытащить ими даже небольшую рыбу. А твои глаза? Они болят и слезятся на солнце, и видят всё хуже и хуже. И тебе стыдно всем признаться, но твой слух… Иногда ты можешь лишь делать вид, что понимаешь то, что говорит тебе собеседник… Нет, ты слишком засиделся, зажился. Не зря же таких, как ты, называют пожилыми людьми. Пожилые — это те, кто уже пожил…»
Никто не знал, и не хотел знать, как работает та машина, что совершает прерывание жизни, но по слухам процедура эта происходила безболезненно и быстро.
«Я наверно даже ничего не почувствую», — убеждал себя Старик. — «В конце концов, приговор о прерывании жизни выносится каждый год миллионам…»
— Деда! Дед! — вдруг раздался сзади звонкий голос. — Ух! Ну, наконец, я тебя отыскал! Ну что же ты?!.. Что ж ты ничего не сказал?
Старик обернулся.
В распахнутой двери стоял запыхавшийся верзила лет двадцати.
Старик улыбнулся. Это был его Внук.
— Дед, ну как же так… — продолжал сокрушаться парень, подбегая и обхватывая Старика своими сильными руками. — Деда, я еле отыскал тебя. Ну что ж ты ничего не сказал нам. Хорошо, я вспомнил, что сегодня шестнадцатое число и тебе надо идти на комиссию. А если бы мы опоздали? Тебя так бы и отправили на прерывание жизни. Что бы мы делали тогда? Отец уже здесь, он вносит за тебя взнос. Подождите несколько минут, — обратился он к Заседателям, — сейчас всё будет уплачено.
Заседатели довольно улыбнулись. Дело было окончено. Деньги за жизнь Старика поступили на государственный счёт.
Поддерживая Старика за локоть, Внук вывел того из комнаты Заседателей.
— Папа! — раздался в коридоре ещё одни радостный крик. — Папа, ну как же так!.. Ну что же ты… Ну, прости. Я совсем забыл, что сегодня шестнадцатое число. Но ты? Почему ты не сказал им, чтобы они сняли деньги с моего счёта.
— Сумма была слишком большой, — ответил Старик.
— Ничего, пусть снимали бы всё.
Перед Стариком стоял Сын — высокий, ещё крепкий мужчина.
— Пусть сняли бы столько, сколько надо, я дам ещё, заработаю, сколько будет нужно. Ну ничего, всё обошлось, мы успели. Пойдём отсюда. Пойдём, ты устал. Доведи дедушку, я подгоню машину прямо к входу, — обратился он уже к своему сыну.
Через полчаса все они втроём — Старик, его Сын и Внук сидели уже в одном из придорожных ресторанчиков у подножия гор. Перед ними стояло блюдо с полыхающей овертой, и дымилась тут же свежая, только что снятая с углей рыба, и сладко пахли кусочки восхитительной куэльи. Старик потягивал плотный жгучий кофе.
— Дед, ну и напугал же ты нас… — теперь уже улыбаясь, говорил Внук.
— Да папа, ты прости меня. Я совсем забыл, какое сегодня число, мне следовало бы приехать за тобой ещё утром, — сокрушался Сын.
— Деда, и ты добирался в город сам на автобусе?! — восклицал Внук.
— Мне бы переобуться, — попросил Старик, вспоминая о том, что бумажный свёрток с его поношенными сланцами остался лежать на заднем сидении машины.
А ещё через полчаса все они втроём — Старик, его Сын и Внук, сидели на парапете набережной родного рыбацкого посёлка, и все втроём смотрели на море. Это было то самое место, где вчера Старик сидел с Мальчуганом, и так же, как и вчера, раздавались над волнами крики чаек, и прибой с шумом разбивался у ног, и ветер доносил свежий запах водорослей, соли и рыбы.
— Я схожу нам всем за мороженым, — предложил Внук. — Деда, тебе шоколадное или с сиропом.
— С сиропом, — ответил Старик, помня, что Внук любит именно такое.
Тот пошел к торговкам.
— Папа, я сегодня испугался за тебя, — оставшись наедине со Стариком, признался Сын. — Я вдруг испугался, что не успею. Что тебя не станет, и я потеряю тебя навсегда.
— Ну, ты не должен этого бояться, когда-нибудь это всё равно случится, я уже достаточно пожил, — попытался успокоить его Старик.
Но в глазах Сына — рослого мужчины, виски которого тронула уже седина — вдруг промелькнул взгляд наивного испуганно ребёнка.
— Нет, не говори так, пожалуйста, — торопился сказать он. — Ты должен жить, пока у тебя есть силы, ты должен жить.
Вернулся Внук.
— Они не принимают электронные деньги, — растерянно пробормотал он. — Я уже и забыл, что такое бывает… Пап, у тебя нет мелочи?
— У меня есть, — ответил Старик. — Вот, возьми, — и он повернулся к Внуку своим карманом.
Взяв мелочь, молодой человек побежал снова к торговкам.
А потом все они втроём — Старик, его Сын и Внук — сидели на парапете, ели мороженое и с наслаждением смотрели на море.
— Деда, а помнишь, как ты учил меня вытаскивать из моря рыбу, и как мы с тобой выходили рано утром в море, и ещё как ловили крабов. А наш вечерний костёр, ты помнишь? — с удовольствием вспоминал Внук.
Старик всё помнил. Он помнил, как они жили здесь с Внуком вдвоём, пока его отец трудился в городе, и это было самое благословенное время в его жизни. Они выходили в море на старой, ещё дедовской лодке. Мальчик был счастлив, и Старик был счастлив тоже.
— Деда, а ты помнишь, наш домик, который мы смастерили из фанеры и старых досок, через открытый верх которой, засыпая, мы с тобой смотрели на звёзды.
— Ну, его даже я помню, — улыбнулся Сын. — Помню, как ты построил его для меня. Жаль, что его уже нет.
Он не будет рассказывать сейчас отцу, как подростком постоянно забирался в тот домик после его отлёта, и спал там, оставшись один, и смотрел на огромное звёздное небо, зная, что его отец сейчас где-то там трудится ради него, и клялся, что никогда не подведёт своего Старика, а на утро уезжал в школу, где терпел насмешки одноклассников за свою бедность, и их осуждение за чрезмерное своё усердие, но он учился лучше всех, корпел над книгами, и возвращался из школы домой лишь поздно вечером, что мысль об отце грела его и лишь она придавала ему силы.
А Старику не о чем было жалеть. С ним навсегда остались те счастливые мгновенья, которые до сих пор надёжно хранила
