…Я спорила с папой, когда он прилетел и готовился к новым полетам. Я ему говорила, что стыдно дочери профессора Веселовой-Росовой стать физиком «по наследству», а он сказал, что Ирэн Жолио-Кюри неплохо продолжала дело своей матери, Марии Кюри. Я даже почувствовала неловкость от такого сравнения. Я сказала, что другая дочь Марии Кюри стала киноактрисой. А он сказал, что она была красавицей. Потом папа понял, что я сейчас разревусь, усадил меня перед собой так, чтобы мои коленки упирались в его жесткие колени, взял мои руки в свои, заглянул, как он говорит, в мои миндалинки, и… все стало ясно, все стало так, как думалось на Красной площади. Нет на свете никого лучше папы!.. Он знал все!
Во всяком случае, можно попробовать. В конце концов, в лаборатории тоже производство. И надо выяснить, выйдет из меня физик или нет. А лаборантка тоже самостоятельный человек.
Мама, как можно было догадаться, оказалась ужасно дотошной – заставляла все переделывать сотни раз. Разницы между мной и другими не делала. Но я, конечно, из гордости этого не замечала.
Я боялась обыденности, скуки, незначительности того, что я делаю. И вдруг в Проливах, на Севере что-то случилось, погасло «Подводное солнце». А ведь эту установку запускали академик Овесян с мамой, когда она была еще его помощницей.
И они оба отправились туда со своими сотрудниками. Предстояло выяснить необыкновенное явление.
И меня взяли вместе со всеми…
…А потом… потом я стояла на скале с санитарной сумкой и ждала возвращения катера, ушедшего спасать людей.
Я, может быть, первая заметила его. Он тащил за собой на буксире целую вереницу шлюпок и лавировал в извилистых разводьях. Люди в шлюпках отпихивались веслами от льдин.
Я села на шероховатый камень и скатилась, громко крича, чтобы все бежали встречать катер.
Научные сотрудники, рабочие и инженеры уже толпились у причала. И мама была здесь же…
Катер подошел, расталкивая носом мелкие прибрежные льдины. Академик первым выскочил на причал и стал энергично распоряжаться.
Я раскрыла сумку. Все-таки она пригодилась. Среди спасенных были обожженные. Я их перевязывала. И вдруг увидела на мостках удивительную женщину.
Она стояла, сбросив бушлат, в мокром, обтягивающем ее фигуру платье и отжимала волосы. Я ахнула. Она показалась мне русалкой. Я влюбилась в нее с первого взгляда.
Едва закончив перевязку какому-то ворчливому матросу, я бросилась к маме и стала умолять взять «русалку» к нам в коттедж.
Мама подошла, накинула на нее мою шубку, которую предусмотрительно захватила, и повела к нам.
А я перевязывала руку самому капитану. Я знала, что ему очень больно, но он даже не морщился, а все смотрел туда, где погиб корабль. И больно было мне.
Это был суровый моряк. Я погладила его руку поверх бинта. Потом побежала догонять маму и «русалку», Я запыхалась, не могла выговорить ни слова и только глядела на незнакомку.
За нами шли академик Овесян и какой-то очень громоздкий мужчина. Но они повернули в сторону коттеджа академика.
Дома я сразу же наполнила ванну теплой водой.
Елена Кирилловна улыбнулась мне, опустилась в воду, блаженно сощурилась и сказала:
– Лю, милый, принеси мне, пожалуйста, пока я в ванне, самого крепкого коктейля.
Мне очень понравилось, что она так назвала меня, но я не умела делать коктейли. И мама как следует не знала.
Наконец, я принесла в ванную бокал на маленьком подносике. Глупо краснея, я стояла с подносимом в руках и таращила на нее глаза. Будь я скульптором, я бы ваяла только ее статуи!.. И украшала бы ими языческие храмы!..
Через час Елена Кирилловна в мамином халате, который сразу стал нарядным и элегантным, сидела в столовой и пила чай с коньяком.
Теперь я уже не сомневалась в своем будущем. Ведь она была физиком! Кем же иным могла я теперь стать?
– Ну, хвалю за отвагу, дорогая, – говорила ей мама. – Не за то, как вы прыгнули с ледокола в воду, а за то, что решились к нам сюда пойти на работу. Тяжело с нами будет, но интересно…
– Как ни в каком другом месте! – вставила Елена Кирилловна.
Я не переставала удивляться ее красивому низкому голосу. Глупые мужчины!.. Чем они заняты сейчас, вместо того чтобы осаждать наш коттедж?
Шаховская попросила у мамы разрешения закурить. А папирос у нас не было. Я помчалась к соседям через дорогу, даже не накинула куртки, выскочила в одном свитере.
А когда, запыхавшись, вбежала на свое крыльцо, то увидела «осаждающих» наш коттедж мужчин. Собственно, это был только один мужчина, но по размерам он стоит нескольких – огромный, в чужой дохе едва ему до коленей.
Он мельком взглянул на меня и спросил:
– Девочка, здесь ли остановилась Елена Кирилловна Шаховская?
Между прочим, я могла бы сказать, что меня уже давно не называют девочкой, но я молча открыла дверь и молча пропустила его вперед. И он так и ввалился в дом первым, принялся стаскивать доху. Это просто скучно и пошло!
Я старалась быть спокойной, вошла в столовую и объявила, что к Елене Кирилловне пришли. К счастью, она осталась сидеть на месте, не бросилась навстречу. Только кивнула, когда он вошел, и извинилась перед мамой за гостя.
– Буров Сергей Андреевич, – отрекомендовался он и с чуть лукавой улыбкой взглянул в мою сторону, словно мы уже познакомились.
– Ах, Буров! – обрадовалась мама. – Мы вас ждали. Я рада, что перевелись в мою лабораторию. Читала ваши работы о гипотетической структуре протовещества. Занятно. Исследование вероятного!.. Жаль, что здесь придется заняться совсем иным.
– Курите, – пододвинула ему Елена Кирилловна принесенную мной пачку сигарет.
– Благодарю, не курю, – ответил Буров, усаживаясь на скрипнувший под ним стул.
Я следила за каждым его движением. Почему он явился к ней, а не к маме, с которой приехал работать?
Я решительно села между ним и Еленой Кирилловной, почувствовала себя если не стеной, то решеткой.
– Это мой спаситель, Лю, – сказала Шаховская. – Силой сбросил меня с корабля в воду, как Стенька Разин, а потом больно дрался, когда я хотела задержаться у льдин.
Буров смутился. Должно быть, я слишком выразительно посмотрела на него. А Елена Кирилловна смеялась. Потом протянула ему красивую обнаженную руку и сказала, что устала.
Мама пригласила Бурова к себе в кабинет, чтобы поговорить о предстоящей работе.
А я была счастлива! Наконец-то мы остались с ней одни! Я проводила ее в мамину комнату. Мы теперь с мамой будем жить вместе в моей «девичьей», как она говорила.
