— Да вот уж, — ответил Харрингтон, почти не осознавая, что говорит. Он ответил автоматически, чисто рефлекторно, как вскидывают руки, чтобы защититься от удара; сработал примитивный и незамысловатый оборонный механизм.
Мэдисон вскочил и пошел вокруг стола, чтобы поприветствовать его, и если бы Харрингтон повернулся и убежал, то успел бы скрыться. Но бежать он не мог: он был потрясен и скован, и не мог сделать ни одного движения, за исключением жестов сдержанной вежливости, которые впечатывали в него на протяжении всех этих тридцати лет поддельной жизни аристократа.
Он чувствовал, как его лицо превратилось в застывшую непроницаемую маску вежливой доброжелательности, и ощутил благодарность за это, потому что понял: теперь его лицо ни в коем случае не выдаст, что он узнал этого человека.
— Просто невероятно, что мы ни разу не встретились, — продолжал Мэдисон, — Я прочел множество написанных вами книг и был в невероятном восторге от прочитанного.
— Это очень мило с вашей стороны, — ответила обходительная, невозмутимая часть сознания Харрингтона, протягивая руку, — В том, что мы ни разу не встречались, вина целиком и полностью лежит на мне. Я не так часто выбирался в свет, как следовало бы.
Он почувствовал, как ладонь Мэдисона легла в его руку, и сжал пальцы, ощутив легкое отвращение из-за того, что эта ладонь была сухой и холодной, как птичья лапа. И вообще, этот человек напоминал стервятника — его плотно обтянутая кожей, абсолютно безволосая голова напоминала череп, лицо была иссечено морщинами, пронзительный взгляд не задерживался ни на минуту, а безгубый рот был похож на узкую щель.
— Вы садитесь, — пригласил Мэдисон, — проведите со мной полчасика. Нам предстоит о многом переговорить.
В кабинете было только одно незанятое кресло; на всех прочих громоздились книги. Харрингтон неуклюже уселся в свободное кресло, все еще ощущая от страха сухость во рту.
Мэдисон вернулся за стол и подвинул свое кресло вперед.
— Вы точь-в-точь такой, как на портретах, — заявил он.
— У меня был хороший фотограф, — пожал плечами Харрингтон, — Издатель на этом настаивал.
Он чувствовал, что понемногу возвращается к жизни, отупение начало отпускать, и обе его части постепенно сливаются в единую личность.
— Вот тут у вас есть преимущество, — добавил он. — Лично я не видел ни одного вашего портрета.
Мэдисон погрозил ему пальцем:
— Я анонимен. Вы, разумеется, понимаете, что редакторы безличны. Они не имеют права внедрять себя в общественное сознание.
— Несомненно, это просто заблуждение, — декларировал Харрингтон, — но раз уж вы придаете ему такое значение, настаивать не буду.
И при этом ощутил легкую панику — замечание насчет безличности редакторов явно было домашней заготовкой и не могло оказаться случайным совпадением.
— И вот наконец-то вы решились меня навестить, — говорил Мэдисон. — Боюсь, что в связи со статьей в утренних газетах.
— По сути дела, — мягко ответил Харрингтон, — я здесь именно поэтому.
— Надеюсь, вы не слишком раздражены.
— Да в общем, нет, — покачал головой Харрингтон, — Фактически говоря, я пришел, чтобы поблагодарить за помощь, которую вы мне оказали, — я наконец-то принял решение. Видите ли, я над этим раздумывал и твердил себе, что обязан сделать это, но…
— Но беспокоились о предполагаемой ответственности — наверно, перед общественностью, но, может быть, и перед собой.
— Писатели редко бросают свое ремесло — во всяком случае, добровольно так не поступает практически никто. Обычно это происходит не столь внезапно.
— Но это же было очевидно, — запротестовал Мэдисон. — Это казалось единственным приличествующим вам поступком, настолько соответствующим обстоятельствам и к тому же напрашивавшимся уже давно, что я не мог удержаться. Признаюсь откровенно — я сделал это не без умысла, надеясь оказать на вас влияние. Вы так прекрасно увязали то, что говорили много лет назад, и свою последнюю книгу, что было просто жаль испортить это попытками сказать что-нибудь еще. Конечно, если бы вам приходилось писать, чтобы заработать на жизнь, все выглядело бы иначе, но ваши гонорары…
— Мистер Мэдисон, а что бы вы делали, если б я опротестовал это?
— Ну, тогда я принес бы нижайшие извинения в массовой печати. Я все уладил бы наилучшим возможным манером.
Он встал из-за стола и начал рыться в груде книг, сваленных на кресле.
— Мне тут как раз попадался экземпляр вашей последней книги, — сообщил он, — Там есть несколько предметов, о которых я хотел бы с вами поболтать.
«Он является ключом к разгадке, — подумал Харрингтон, глядя, как тот роется в книгах, — но не больше». Харрингтон был уверен, что в этом деле замешан не только Сэдрик Мэдисон, а кто-то или что-то еще, бог ведает что именно.
Он понял, что должен выбраться отсюда как можно скорее, и сделать это таким образом, чтобы не вызвать подозрений. А пока остается здесь, должен играть свою роль идеального литератора — последнего джентльмена.
— А, вот! — триумфально воскликнул Мэдисон и поспешил обратно к столу, сжимая в руке книгу. Он быстро пролистал ее, — Ну так вот, здесь, в шестой главе, вы говорите…
Когда он повел машину через массивные ворота по направлению к белому внушительному дому, высившемуся на холме, луна уже садилась.
Он выбрался из машины и взобрался по широким каменным ступеням, ведущим к дому. Достигнув вершины лестницы, он остановился, чтобы взглянуть на изборожденный тенью лунного света, покрытый травой и тюльпанами склон холма, на белеющие стволы берез и темные силуэты елок, и подумал, что подобные зрелища следует видеть как можно чаще — эту завораживающую красоту, вырванную из ровного течения реки жизни, несущей нас от рождения к смерти.
И стоял там, гордо выпрямившись, позволяя красоте лунного сияния и гравюрам ночи проникнуть до самой глубины души.
«Это, — думал он, — один из нежданных моментов, когда обретается бесценный опыт, который невозможно ни предугадать, ни оценить или проанализировать позднее».
Услышав, что парадная дверь открылась, он медленно обернулся.
В дверях виднелся старина Адамс, и его фигура была четко очерчена светом лампы, стоявшей на столике в прихожей. Снежно-белые волосы Адамса были растрепаны и завивались венчиком, словно окружая голову нимбом. Одну руку старик прижимал к груди, придерживая полы ветхого халата.
— Вы припозднились, сэр, — сказал Адамс. — Мы уж начали беспокоиться.
— Простите. Я задержался довольно сильно.
Харрингтон одолел остаток подъема, и Адамс отступил в сторону, чтобы впустить его.
