Эхренцвейг улыбнулся.
— Нам очень хорошо известно, что вы неверующий. Это прекрасно. Вам и не нужно быть фанатиком. Вы ведь не испытаете душевный дискомфорт, узнав, что мы собираемся использовать вас в качестве жупела?
— Нет, если он будет начинен деньгами.
— Превосходно! Я ценю вашу откровенность.
— В таком случае вы не будете возражать, если я скажу, что считаю вашу религию Эрикса чушью собачьей, если говорить откровенно?
— Абсолютно не возражаю. В наше время, мистер Далтон, суть религии проявляется в том, как она действует, а не в том, что она обещает. А в такой религии, как наша, отсутствуют какие бы то ни было моральные или этические постулаты. Подобные материи не имеют ничего общего с божеством, подобным нашему. Эрикса, которого некоторые называют Великим Сатаной, меньше всего заботит добро и зло. Он здесь лишь для одной-единственной вещи.
— Какой же именно?
— Это станет очевидно для вас в свое время, — сказал Эхренцвейг. — Я предвижу, что вы еще станете верующим. И мне будет жаль, ибо мы потеряем в своих рядах веселого и циничного жулика.
— Лесть утомляет, — сказал я, — если она не подкреплена ощутимой суммой денег. Не беспокойтесь насчет обеспечения меня танцующими девицами. Я сам позабочусь о деталях подобного рода.
— Деньги, — сказал Эхренцвейг. — Как вы поразительно точны в определениях. Но я ожидал подобного поворота.
Эхренцвейг вынул из внутреннего кармана бумажник и отсчитал десять тысячедолларовых банкнот. Пошурщал ими и вручил мне.
— Вы предполагаете ограничиться этим?
— Разумеется, нет. Это просто небольшая сумма на карманные расходы. Мы собираемся платить вам гораздо больше, мистер Далтон.
— А что я должен делать за это?
— Просто разговаривать с людьми.
— Вы хотите сказать, читать лекции?
— Называйте это как вам угодно.
— Что вы хотите, чтобы я им говорил?
— Что пожелаете. Можете говорить о том, как обнаружили Эрикс. Но не обязательно привязываться к этому событию. Рассказывайте о себе. О своей жизни. О своей точке зрения на жизнь.
— Почему вы думаете, что кого-то заинтересует моя жизнь?
— Что бы вы ни сказали, все будет представлять интерес. В нашей религии, мистер Далтон, вы занимаете весьма значительное место.
— Я говорил вам, что не религиозен.
— Значительные фигуры во многих религиях сами по себе не религиозны. Верующие идут вслед за интерпретаторами. Но те, кто стоял у истоков, не всегда религиозны. Зачастую как раз наоборот.
— У меня есть свое место в вашей религии? Может быть, что-то вроде Иуды?
— Вы равны ему по значению, но не по сути. Мы называем вас, мистер Далтон, Последним Адамом.
Болтовня никогда не составляла для меня проблемы, и мне было плевать, называют меня Последним Адамом, Первым Чарли или, скажем. Шестнадцатым Ллевеллином. Имя — это просто одна из оболочек для кучки дерьма, называемой человеком. Извини, конечно, что изъясняюсь не по-французски. Но ты ведь всю жизнь слышишь такой язык, не правда ли, Джули? Так говорил твой отец, и твоя мать, и все твои друзья. Они ведь все — кучка богохульников, разве не так, куколка? И ты знала с самого начала, с первых шагов, что единственное, что нужно делать в этом мире — это искать свой номер первый, хорошо жить и оставить после себя приятный на вид труп. Мы с тобой так похожи, Джули. Вот почему ты меня так любишь.
Когда я начал читать лекции в Сиэтле, я говорил главным образом о тебе, Джули, девочка моя. Люди спрашивали меня, кто такая эта Джули, о которой вы тут распинаетесь? А я им всегда отвечал, что она девушка моей мечты и знает, как все на самом деле обстоит на этом свете. Я говорил это тем дамам, которые составляли мне компанию в то время. Их было много. Я, видишь ли, был знаменит. Я был Далтон, парень, который нашел Эрикс.
Благодаря Эхренцвейгу и его людям другие тоже начали понимать мою ценность. Они платили мне кучу денег. Уважали меня.
— Мы осуществим ваши стяжательские мечты, Джон, — сказал однажды Эхренцвейг. Я думал, это была шутка, но он сдержал слово. Он продолжал забрасывать меня деньгами, а я продолжал покупать вещи, людей и снова вещи. Ну и времечко было, скажу я тебе. У меня все шло так хорошо, что я даже не сразу заметил, как огромное количество людей стало вдруг умирать.
Когда у тебя все так хорошо, как было у меня, ты не замечаешь, что творится с другими людьми, Я хочу сказать, и давайте посмотрим правде в глаза, кто, к черту, будет заботиться о других людях, когда надо кормить и ублажать номер первый, то есть себя? И как бы хорошо ни шли дела, всегда есть возможность улучшить положение, верно? Вот и я не очень-то замечал, что происходило вокруг. А люди вымирали. Это была трагедия. А когда заметил, то подумал, что это, как ни странно, к лучшему, потому что в мире стало больше свободного места. И меня не очень-то интересовало, почему это происходило.
Многие обвиняли во всем Эрикс. Таковы люди. Всегда готовы обвинить кого-то или что-то. Были даже ученые, жаждавшие попасть на страницы газет, которые утверждали, что Эрикс — живой организм, неизвестная форма жизни. Что он долгое время находился в спячке. А теперь будто бы вошел в активную фазу. Если верить этим парням, Эрикс испускал вирусы с того самого дня, как я нашел его. Эти вирусы путешествовали по миру, селились в человеческих организмах, никому не причиняя вреда и не привлекая к себе внимания, такие хитрые маленькие твари. Но они не были такими уж безобидными. Просто эти Эриксовы вирусы ждали, ждали, пока не распространятся по всей Земле, не заразят буквально каждого. А затем начали работать, как бомба с часовым механизмом.
Люди мерли все больше и больше. Но я упорно этого не замечал. Потому что, если уж все равно суждено умереть, зачем заранее расстраивать себя плохими новостями? И потом, я прикидывал, что эти ученые что-нибудь придумают. А если нет, то так тому и быть.
В конце концов именно Эхренцвейг открыл мне глаза на происходящее. На то, куда это все ведет. Однажды утром он пришел навестить меня. Если честно, он выглядел чертовски плохо — глаза красные, руки трясутся. До меня дошло, что он заразился, и меня слегка передернуло от страха. Если уж он, человек с самой верхушки Церкви Эрикса, подхватил заразу, то что говорить обо мне.
— Вы выглядите как смерть, подогретая в духовке, — сказал я ему. Я и не думал шутить.
— Да. Я заболел ею. Лихорадкой Эрикса. Мне недолго осталось.
— Разве ваш бог не может вас вылечить?
Эхренцвейг покачал головой.
— Это не его задача.
— Тогда в чем же привилегия — принадлежать к его церкви?
— Некоторые из нас считают, что знание превыше всего.
