Три года ничего, никаких болей, а потом пришлось опять достать перечницу, если бы не перечница — крышка.
Ладожский потряс перечницей перед носом улыбающегося Платона Григорьевича и заковылял к двери.
— Старая перечница! — донесся его смеющийся голос из коридора.
— А вы, Платон Григорьевич, забыли его осмотреть, — сдерживая ликование сказал Цезарь Николаевич.
— Действительно… — Платон Григорьевич осекся. — Вот опростоволосился… Старая перечница…
Прошла неделя, а Платон Григорьевич еще не напал на след тех «слухов», для выяснения которых он приехал на эту отдаленную базу. Самому начинать разговор было нельзя: Платон Григорьевич убедился в том, что весь коллектив пилотов и «технарей», локационников и метеорологов, конструкторов и математиков-вычислителей жил слаженной и размеренной жизнью. Разговор с одним из них стал бы достоянием всех. А потому он предоставил случаю подтвердить или опровергнуть те сведения, о которых ему говорил Василий Тимофеевич. Достаточно было допустить малейшую ошибку в разговоре, чтобы вызвать нежелательные толки. Все-таки он был здесь человек новый, временный. «Побудет и уедет», — так, ему казалось, думали окружающие его люди.
Платон Григорьевич добился расширения медпункта, составил список необходимого оборудования. В помощь Цезарю Николаевичу был прислан опытный врач-рентгенолог. Вообще особенной необходимости во всем этом не было, так как та молниеносная связь, которая осуществлялась на самолетах базы, могла -быть использована для транспортировки тяжелобольных в любую из клиник страны.
Совершенно неожиданно пришла счастливая мысль: он должен прочесть лекцию, ну, например, на тему «Влияние перегрузок на организм пилота при взлете и посадке». Ведь он располагает новейшими данными по этим вопросам. Платон Григорьевич посоветовался с Шаповаловым, и тот его поддержал.
— Правильно, — сказал он. — И немного напугайте их, Платон Григорьевич. Иной раз так садятся, что страшно смотреть со стороны. Лихой народ.
Было вывешено объявление, и в семь часов вечера Платон Григорьевич вошел в зал. За столом президиума сидели полковник Ушаков и Борис Дмитриевич Ладожский. При появлении Платона Григорьевича Ладожский поднялся во весь свой богатырский рост и, постукивая по графину каким-то твердым предметом («Уж не перечницей ли?» — подумал Платон Григорьевич), объявил:
— Товарищи, сейчас мы прослушаем лекцию нашего уважаемого Платона Григорьевича. Лекция, как вы знаете, на тему о воздействии больших перегрузок на организм пилота. Так как летать приходится почти всем присутствующим, то мы пригласили в этот зал не только пилотов, но и технический персонал. Просим вас, Платон Григорьевич.
Лекция была выслушана с большим вниманием, но чувство опытного лектора подсказывало Платону Григорьевичу, что собравшиеся особенно не заинтересовались его сообщением. Какая-то неясная замедленность реакции аудитории, чуть слышный шепоток в самых интересных, по мнению самого Платона Григорьевича, местах; почти полное отсутствие вопросов, непроницаемое лицо весельчака Ладожского — все это говорило о том, что лекция не достигла цели. «Что-то оказалось упущенным… Но что?» — думал Платон Григорьевич, под шум сдержанных аплодисментов сходя в зал.
— Все свободны, — объявил полковник Ушаков. — Еремин и Кожемяков, останьтесь и разыщите кассету со вторым учебным фильмом.
— Мы сейчас вам кое-что покажем, — сказал Ушаков Платону Григорьевичу. — Это займет немного времени.
Раздвинулся занавес, и Платон Григорьевич увидел большой киноэкран. Погас свет, и на экране вспыхнула и погасла надпись:
«Взлет и посадка летательных аппаратов, снабженных компенсатором. Часть вторая».
— Летательный аппарат, снабженный компенсатором, — гулко раздался в пустом зале голос диктора, — лишен тех существенных недостатков, которые органически присущи реактивному способу полета…
На экране показалась ракета, и диктор подробно стал объяснять, почему ракета должна в кратчайший срок сжечь максимальное количество топлива, чтобы достичь космических скоростей движения.
— В отличие от ракеты летательный аппарат с компенсацией тяготеющей массы способен выйти в космос практически на любой скорости, что почти полностью исключает всякую перегрузку на взлете или при посадке, — продолжал диктор.
Платон Григорьевич увидел, как в знакомый контур реактивного самолета «погружается» цилиндрическое устройство диаметром в метр-полтора. Затем появился график взлета-посадки.
— Достаточно небольшой перегрузки на взлете, всего лишь в одну десятую величины земного ускорения, чтобы обеспечить подъем аппарата в стратосферу. В дальнейшем, — эти слова диктора сопровождались четкой надписью на экране, — избыток ускорения снимается, так как с подъемом величина притяжения летательного аппарата к Земле начинает уменьшаться. В силу этого непрерывно растет эффективное ускорение, сообщаемое летательному аппарату компенсатором, без какого-либо ощущения перегрузки…
Серебристая точка, изображавшая самолет, пачала все более и более ускоренное движение вверх. Где-то сбоку замелькали четкие цифры, показывающие нарастание ускорения и скорости, и вдруг одна из группы последних цифр как бы надвинулась на Платона Григорьевича.
— Уже в околоземном пространстве скорость летательного аппарата может достичь двухсот и более километров в секунду, — сказал диктор.
Полковник Ушаков наклонился к уху Платона Григорьевича.
— В секунду! Вы слышите, Платон Григорьевич?
— Для возвращения летательного аппарата, — продолжал диктор, — ввиду полярности действия компенсатора тяготеющей массы создается необходимость в повороте всего аппарата, для чего служат вспомогательные реактивные двигатели с отклоняемой струей газов.
Платон Григорьевич вспомнил недавнее ощущение, когда мимо задернутого черным козырьком окна хлынул сверкающий конус раскаленных газов, и почувствовал, что у него закружилась голова.
— В дальнейшем на всем участке торможения поддерживается уменьшенное значение ускорения, что обеспечивает вход в плотные слои атмосферы на безопасной скорости…
О многом в тот вечер рассказал Платону Григорьевичу экран, а когда зажгли свет, Ушаков, улыбаясь, сказал:
— В другое время вам бы за перелет к нам значок космонавта пожаловали, а то и больше. Теперь это будни, будни пилотов советских космических кораблей.
— Выходит, моя лекция и не нужна была? — спросил Платон Григорьевич.
— О нет, очень нужна… Возникают новые задачп, а они опять-таки потребуют от пилота значительной перестройки.
