Тарханов щелкнул тумблером. На экране явилась составленная из одних прямых углов смешная фигура кота. Усатый кот в тельняшке, стоя на задних лапах, курил трубку. Вдруг подмигнул, осклабился… По кабинету пробежал шумок. Председатель Комитета космических исследований весело поднял брови, приехавший с ним лощеный молоденький референт завертел головой, недоумевая. Семен быстро убрал кота, смущенно объяснил:
— Кто-то из программистов баловался… Узнаю, всыплю!
— Бог с ним, продолжайте! — мягким рокочущим баском сказал «наш министр» и отхлебнул кофе. Тарханов послушно склонил голову и вызвал на экран целый сноп переплетенных между собой разноцветных кривых. Провел пальцем:
— Вот! Это сводные данные. Обратите внимание на этот ряд точек… — Точки длинной дугой загорелись под пальцем. — Он говорит о человеке больше, чем самая подробная автобиография, чем любое «личное дело»… Здесь — алгоритм твоей психической деятельности, Сурен. Он более индивидуален, чем отпечатки пальцев. На Фобосе, на «Вихре», на тренировочных самолетах или ракетах наш друг Акопян совершал в чем-то одинаковые действия, испытал довольно похожие чувства. И знаете, что характерно? — Как умелый рассказчик, Семен выдержал паузу и веско сказал: — Сурен — на редкость увлекающаяся натура! Очень цельная. Ничего наполовину. Если работает — так уж до изнеможения; если хандрит и куксится, как когда-то в марсианском полете, так хоть на веревке его тащи, будет отбиваться…
— Мы на Кавказе все такие, — скромно отозвался сидевший под стенкой герой дня.
— Молчал бы уж, кавказец из Свердловска! — прогудел Волновой. Геннадий Павлович кашлянул, и Тарханов вернулся к рассказу.
— Да-с… Так вот, уважаемый Сурен Нерсесович, сообразно складу своего характера, склонен к крайней самостоятельности. Иной раз и во вред себе. Решает быстро, выполняет сразу, почти не задумываясь…
Легкое движение хозяина, и экран показывает другую цветную картинку. На ней меньше ярко горящих линий — зеленых, золотых, алых, — но зато они более причудливы.
— А это кривые биотоков товарища Акопяна в момент принятия решения войти в тоннель. Скажу сразу: ни до, ни после посещения Фобоса наш друг подобных реакций не выдавал. Они совершенно не в его духе…
— Пожалуйста, подробнее. Это, наверное, именно то, ради чего вы нас позвали? — осведомился министр, осторожно меняя позу: он был массивен, отяжелел за последние годы.
— То самое… Здесь совмещены данные, принятые из реального полета, и новые, полученные в сурдокамере. Новые точнее: Сурен не устал от путешествия, организм здоровый, отдохнувший. Поэтому я предпочитаю верить вот этим кривым… Одним словом, впечатление такое, что наш друг здорово колебался — входить или не входить в пещеру, а кто-то дал ему команду: входи! Не собственное решение, а вроде бы навязанное…
— Да не давал мне никто никаких команд! Ты что, Сеня?! — вскинулся возмущенный космонавт.
— Разумеется, — как ни в чем не бывало, кивнул Тарханов. — Сознанием ты ее не воспринял, я уверен…
— Не совсем понятно, — откликнулся Волновой. — Что это еще за команды такие… бессознательные?
— Точнее — подсознательные! — поднял палец Семен. — Строго говоря, всякое внешнее впечатление — это команда организму, вызывающая ответную реакцию. Могу пояснить для непосвященных — почему мне показалась необычной последняя команда…
Референт заерзал по поводу «непосвященных», бросил тревожный взгляд на шефа, — но министр и глазом не моргнул. Академику Тарханову было многое позволено.
— Вот, пожалуйста. — Семен вызвал на экран зеленую кривую с высоким тройным всплеском. — Участок энцефалограммы, записанной с одной из групп нейронов лобной доли мозга. В это время Акопян как раз вышел из микроракеты на поверхность Фобоса.
Экран разделила пополам вертикальная черта. Кривая осталась в левой части; в правой возникла четкая цветная картинка. Сурен чуть слышно присвистнул.
— Да, брат, это тебе не твоя мутная видеопленка! — усмехнулся Семен. — Кадр, сохраненный в памяти и снятый нами с сетчатки глаза во время эксперимента в сурдокамере. Первое, что увидел наш друг, открыв люк «Аннушки»…
Переливались багровыми линиями каменные изломы Фобоса; над ними, точно круг воды в угольно-черном колодце, висел чудовищный, совсем близкий, сплошь покрытый дымными вихрями Марс.
— Немудрено, что биотоки дали такой взрыв… Пойдем дальше. — В обеих частях экрана сменилось изображение: пологой зеленой волне соответствовал вид поверхности Фобоса, красновато-коричневой, с язвами мельчайших кратеров и угловатыми, не облагороженными водой и ветром сколами.
— Обратите внимание: он успокоился, ему хорошо! Страх на время отступил. А почему? Потому что наш друг Сурен любопытен, как четыре кошки, и жадно воспринимает все новое. Тебе бы журналистом родиться, а не инженером…
— Не беда, — сказал Геннадий Павлович. — Одно другому не мешает. Кто талантлив в основном деле, как правило, преуспевает и в хобби. Менделеев, помимо того, что был гениальным химиком, мастерил великолепные чемоданы. Примеров много… Продолжайте.
Тарханов отвесил легкий поклон. Кадры опять сменились.
— Ну-с, наконец-то мы добрались до главного. Видите? Это и есть та самая знаменитая стена…
Все, кто был в кабинете, невольно зашевелились, переменили позы. Волновой сказал: «Ого!»
— Какая гладкая!.. — завороженно прошептал референт.
— Да, полное впечатление искусственности, — озадаченно произнес министр. — Впрочем, природа на многое способна…
— Совершенно правильно. Очевидно, это пришло в голову и товарищу Акопяну. Судя по линиям биотоков, он колебался — идти дальше или не идти? Но вот полюбуйтесь, что случилось спустя восемь секунд…
В отличие от предыдущих, новая картинка была несколько смазана. На ней изображалась видимая вблизи «полированная» стена с козырьком и отверстием. А кривые биотоков устремились вверх, точно ростки к солнцу.
— Сурен прыгнул. Никаких колебаний больше не было. Через пять секунд он уже входил в тоннель. А почему?
Пучок линий, увеличившись в размерах, вытеснил картинку и занял весь экран.
— Ответ скрыт здесь. — Семен провел ногтем по наружной кривой. — Возбуждена слуховая зона.
— Активное прислушивание? — предположил Геннадий Павлович.
— Нет. Это было бы слишком просто. Увы, Сурен не прислушивался. Он слушал!
— Кого?! — снова не выдержал, взвился на своем стуле Акопян. — Ты в своем уме, Сеня? Связи с «Вихрем» тогда не было, а сам с собой я не разговариваю, не дошел еще…
