Мне, не дав допить чай, пинками отправили вначале в курятник, а затем грубо спихнули в мой карликовый номер.
У моей шишки на бедной моей голове появилась подружка. Почесав ее, я попрогнозировал сам себе: судя по чаепитию, очевидно, эта подружка не последняя.
Шишки, конечно, шишками, но, судя по пинкам, положение мое не завидное. Как я понял, меня выкрали и, очевидно, с целью выкупа. Если заплатят выкуп, то меня отпустят в мою славную Америку. Когда вернусь, – решил я – то брошу этот опасный бизнес. Тем более, что никотин вредит здоровью. Упаду на колени перед Кошмой, пусть возьмет опять в швейцары. Пообещаю ему, что не только водку, но и сигареты не буду продавать после десяти вечера. Хотя, если не буду продавать, с чего же буду ему платить дань? Да, куда ни крути – везде амба…
Мои грустные мысли прервал свет сверху. Опять открыли люк и выволокли меня во двор. Чая мне уже никто не предлагал.
Во дворе на штативе стояла видеокамера. Напротив – толстое бревно и топор, воткнутый в него.
Меня посадили на это бревно. Человек в черной маске выдернул топор. И, кровожадно глядя на меня, стал покачивать его из стороны в сторону. У меня мурашки пробежали по телу.
Бородатый, вышедший на крыльцо, сказал:
– Проси, дорогой, чтобы за тебя заплатили. Хорошо проси.
– Кого просить? – не понял я. И оглянулся вокруг. Хмурые люди вокруг меня не изъявляли никакого желания что-либо платить за меня. Скорее наоборот.
– Ты в камеру проси. В камеру, дорогой.
Я обернулся к камере. Потом к бородачу.
– Извините, я так и не понял, что просить и у кого.
Бородач шевельнул пальцем.
Кто-то сзади влепил мне в ухо и я кубарем слетел с бревна. Подбежавшие нукеры стали яростно меня пинать. Переломав мне половину ребер, они остановились.
Меня опять посадили на бревно перед камерой. Теперь мне стало ясно, что просить и кого.
Но прежде чем начать мою пламенную речь, я все же уточнил кровавым ртом:
– Извините, а можно я попрошу не пять, а десять миллионов? Пять вам. Пять мне.
Почему-то эта моя инициатива не была оценена по достоинству – мне опять дали в ухо. И я опять слетел с бревна. Правда, больше не пинали. Я, немножко полежав, встал и, отряхнувшись, сел на свое место на бревне.
Но опять, прежде чем начать очередную свою речь за свое скорое освобождение, позволил себе вопрос:
– Извините, конечно, но, как я понял, что десять можно попросить. А могу я попросить их у вашего Президента?
И зажмурил глаза, ожидая очередного удара.
Но удара не последовало.
Сквозь зажмуренные глаза я опять услышал голос бородача:
– Проси. Только наш Президент великой Ичкерии тебе ничего не даст. Проси у того, к которому ты приехал.
Теперь мне все стало ясно.
Я открыл глаза и стал просить десять миллионов. Жалостливо и со слезами. Хотя плакать, оказывается, было еще рано.
Меня никто не останавливал. И поэтому я говорил долго. Минут десять.
Когда замолчал, Бородатый опять шевельнул пальцем.
Лучше бы я не замолкал.
Тот в маске с топором схватил мою левую руку и не успел я моргнуть глазом, как он оттяпал мне большой палец.
Это было настолько неожиданно, что я даже вначале ничего не понял. И только когда палец упал на землю в пыль, боль дошла до моего сознания.
Вот тут-то я завыл, вот тут-то закрутился. Вот тут-то слезы, кровь. Вот тут-то они меня и снимали. Я представляю, какой был финал этого короткометражного фильма.
Через какое-то время меня, даже не перевязав, опять сбросили под курятник.
Пока меня волокли, я все кричал:
– Отдайте мне мой палец, мой пальчик!
Мольба моя, очевидно, подействовала, и мне, приоткрыв люк, сбросили мой палец.
И хотя я был в сплошной темноте, палец я нашел быстро. Почему-то у меня в голове все время, начиная с момента отлучения меня от моего пальца, мелькала одна и та же мысль: если палец быстро пришить, он приживется.
И я, следуя этой своей навязчивой мысли, обдув палец и рану, соединил их.
Было больно.
Палец не приростал. И я похоронил его в уголке темницы. Сам забился в другой угол и стал зализывать рану.
Теперь я понял, что меня похитили не азербайджанцы. Непонятно было одно: кому похитители пошлют кассету.
Филиб Мориз? Удавится, но не заплатит за проходимца из России ни цента.
Президент Азербайджана? Навряд ли. Никакого бюджета страны не хватит, если Президент будет за каждого иностранца платить по десять миллионов.
Вообще-то зря я попросил десять миллионов. Многовато. Если еще будут снимать на камеру, попрошу девять. Шесть им, три мне. Вообще-то мне и двух хватит. Попрошу восемь.
От этих сложных математических подсчетов боль стала утихать. Как мне жаль было свой палец. Единственное утешение – раз я его лишился в командировке – это производственная травма. А раз так, то я наверняка получу приличную страховую сумму. Так что куда ни кинь, я буду при деньгах.
Либо моя доля в выкупе.
Либо страховка.
С этим я и забылся в полусне-полудреме.
Разбудил меня страшный шум наверху. Несколько раз грохнуло. Да так, что земля задрожала и со стенок моей темницы посыпалось. Затем зазвучали выстрелы. Вначале Одиночные, затем очередями. Кто-то закричал. Потом еще раз громыхнуло и все затихло.
Я сжался в уголке и сидел тихо. Еще неизвестно что там за стрельба. Может это они тренируются перед следующими съемками. И мой отрубленный палец может быть не последним в потерях моих конечностей и органов.
«Лучше бы обо мне забыли. Лучше бы меня не трогали.», – молил я.
Но обо мне не забыли.
Частые и сильные удары в дверь курятника были тому подтверждением.
Потом кто-то отодвинул корыто и откинул люк.
В мое жилище скользнул луч фонарика.
Меня назвали по имени. Протянули руки. И по тому, как меня осторожно и бережно вынимали из темницы, я понял, что произошло что-то неожиданное. Или деньги привезли, или Чечня обрела независимость, объявив при этом амнистию всем заложникам.
Когда я вышел из курятника во двор, моим глазам предстала ужасная картина. По двору, разбросанные неведомой силой, валялись в разных позах мои похитители. Судя по их окровавленным телам, они были не совсем живы. А их бородатый командир вообще почему-то был без ног. Ноги валялись рядом, у небольшой, но глубокой воронки.
Среди множества людей в камуфляжной форме, возбужденно перемещающихся по двору, я заметил встречавшего меня в Бакинском аэропорте представителя Президента. Он улыбаясь шел ко мне, широко расставив руки.
– Дарагой. Жив. Здоров. Слава Аллаху.
Слава не слава, но я ему сразу показал, что у меня осталось от большого пальца.
Он поцокал языком и заверил меня, что их гениальные врачи пришьют другой, новый будет в сто раз лучше старого.
