Дорогою стражники молчали, видно, разговоры в пути не дозволялись. Процессия двигалась медленно, молодой человек едва переставлял ноги, точно столетний старик; впрочем, в эти минуты он и чувствовал себя столетним стариком. Когда его ввели в полутемный кабинет, освещенный лишь одной настольною лампой у дальней стены, усадили на табурет, намертво привинченный к полу в двух метрах от стола, и нацепили на ладонь левой руки какой-то датчик, он, вопреки всему, ощутил облегчение: и это путешествие подошло к концу.
За столом сидел человек и что-то писал; разобрать его лицо, утопающее в густой тени над световым пятном, невозможно было. Некоторое время еще он сидел над бумагами, продолжая что-то писать и сверять написанное с прежними записями, при этом фигура человека не двигалась, нервно перемещались перед ней лишь руки, берущие бумаги со стола и откладывающие их в сторону, снова берущие и откладывающие, берущие и откладывающие.... Наконец, он отложил последнюю бумагу, и, придвинув к себе новую папку, раскрыл ее, вынул лист и стал задавать вопросы. Поначалу они были несложные: имя-фамилия, род занятий; молодой человек отвечал старательно, почти не делая пауз после фраз сидящего за столом, хотя и испытывал поминутно приступ дрожи во всем теле. Но затем вопросы пошли иного свойства: курит ли, покупает ли газеты на улице или выписывает, часто ли смотрит телевизор по вечерам, вступает ли в споры с сослуживцами, хватает ли ему жалования, и еще многие другие, не переставая, без перерыва. И в самом конце пошли совсем уж странные: как он себя чувствует по утрам, после пробуждения, снятся ли ему сны, часто ли он просыпается по ночам, могут ли сны вызвать у него смех или слезы, и часто ли, прочитав книгу, он воображает позднее себя ее главным героем. Молодой человек прилежно отвечал, стараясь дать исчерпывающий ответ на каждый вопрос, не спеша, но и не делая долгих пауз. Более всего его пугало то, что сидевший за столом засекает время, прошедшее между вопросом и ответом, по карманному секундомеру, и вносит это время в ту же бумагу, куда затем пишет ответы. Молодой человек понимал, что всё: его поза во время ответа, жесты, и движения, даже количество выделяемого пота и сердцебиение, имеет для сидящего за столом огромное значение, и от этого очень боялся вести себя не так, как положено, а как положено, он не имел ни малейшего понятия. И поэтому он боялся лишний раз пошевелится, боялся помедлить с ответом или поспешить, но еще больше боялся ошибиться в самом ответе, ибо, как представлялось ему, от этого, именно от случайных или намеренных ошибок, будет зависеть очень многое и уже через несколько секунд после того, как закончится процедура допроса. Быть может, вся его дальнейшая судьба. Посему рот молодого человека пересох, тело его поминутно содрогалось в приступах нервической дрожи, а лоб и виски заливал холодный пот, который он не успевал вытирать намокшей уже манжетой рубашки.
Но вот, по прошествии неведомых часов или минут, бесконечный ряд вопросов кончился, сидевший за столом поднял со стола последний лист и вложил его в назад в папку, тщательно завязал ее, а затем, подойдя к молодому человеку, приказал тому следовать за ним. Молодого человека привели в соседнюю комнату, уложили на койку, затянутую полиэтиленовой пленкой и велели закатать левый рукав рубашки и поработать кулаком. Другой человек, сменивший допрашивающего, наклонился к молодому человеку; в руке у него был шприц; игла вонзилась в кожу, находя набухшую вену... через несколько минут наступило забытье.
Молодой человек проснулся в своей квартире в обычное время, как просыпался каждый день, когда необходимость заставляла его идти на работу. Лишь странное чувство потери возникло у него при пробуждении, точно все случившееся вчера, явилось лишь странным сном, странным, потому, что слишком долгое время к нему приходили совершенно иные сны. На прикроватной тумбочке лежало направление на новое место работы: люди, что увезли вчера его в здание без окон, уже позаботились о том, чтобы устроить его. Взглянув на направление, молодой человек понял, что это место немного дальше от дома, и деятельность на новом посту не станет слишком отличаться от предыдущей, разве что оплата за нее будет производиться по минимальной ставке.
Он отправился на новое место работы, которое показалось ему до мелочей схожим с прежним: те же снулые, невыразительные лица сотрудников, те же задания и распоряжения, те же комнаты, с такими же, пронумерованными по инвентарной описи, предметами. Вечером он возвратился домой в сером сумраке надвигающейся свинцовой ночи, и когда вышло время, привычно улегся на кровать к окну. Закрыв глаза, молодой человек - как показалось ему - сразу же и открыл их. И с удивлением, досадой, и безмерной печалью обнаружил, что наступило утро, что он бодр, уверен в своих силах, потому как отлично поспал, и готов идти туда, где назначена ему новая служба и уверенно, как и полагалось добросовестному служащему, ее выполнять.
За завтраком он долго сидел у окна, не в силах поверить в случившееся и пытаясь убедить себя в том, что это - не более чем запоздалая реакция его нервной системы на путешествие в здание без окон и переход с одной работы на другую. К концу скудной трапезы ему почти удалось убедить себя в этом, и уверенность его сохранялась вплоть до новой ночи, но эта новая ночь, к ужасу молодого человека, вышла точной копией предыдущей. Ложась в постель, он закрывал глаза и открывал их, и за время, кажущееся ему мигом, проходили часы долгой ночи, и звезды, что стучались в окно, приглашая в путешествие, не получали ответа.
Тоже случилось и в следующую ночь, спустя неделю. Не оставалось никаких сомнений, - как ни старался отвергнуть он эту возможность, и как не цеплялся за иные, пускай фантастические, объяснения, дававшие призрачную надежду! - что ему была уготована та процедура, к коей обыкновенно прибегали сами жители страны, те, кто пожелал никогда не видеть будоражащие воображение и смущавшие разум сновидения. Ведь кто знает, что может нашептать сон, какие крамольные мысли утвердить в голове, а уж к чему приведет такая крамола в мыслях - понятно и без объяснений. Вот и ему была введена инъекция не обычного барбитурата, как молодой человек понуждал верить себя, а вещества, блокирующего сновидения.
Он слышал от прежних сослуживцев, перешептывающихся меж собой: вроде как существует противоядие, изготовляемое тайно, где-то далеко за границей и столь же тайно завозимое в страну иноземцами, но мысль о том, чтобы достать его казалась просто фантастической. Правители государства во все времена не рекомендовали своим подданным видеть сны, уводившие человека из трудовых будней в страну фантазий и, тем самым, расхолаживающие его, не дающие сосредоточиться на свершениях во благо народа, и это в то время, когда собранность и максимально возможная концентрация всех усилий общества на всех направлениях насущно необходима, дабы противостоять врагам государства, внутренним и внешним, посрамить их и смешать коварные планы и замыслы. Однако, и четкой установки на искоренение самого феномена сновидения не было, в этом - смотреть сны или обходиться без них - жителям страны была дана свобода выбора. Но всегда считалось публично обсуждать и толковать собственные или собеседника сны занятием вредным, отличающем человека неблагонадежного. А средства, лишающие гражданина этой, функционально бесполезной, но социально небезопасной способности, были доступны всякому, как бесплатная медицинская услуга, и услуга эта пропагандировалась всеми доступными средствами: по телевизору демонстрировались сценки, повествующие о том, сколь часто человек, видящий сны, скатывался по наклонной плоскости, того хуже, становился объектом внимания врагов государства, их невольным сообщником и приспешником, и, в результате, изобличенный доблестными агентами тайного приказа, каялся, с готовностью предлагая для себя самые суровые меры наказания.
