Заправляя рубашку, я чувствовал на коже живота следы своей разрядки, холодный и липкие.
Я нашел дорогу из комнаты по коридору в громадную зону под полом танцульки, наполненную звуками музыки и шаркающих ног. Я уловил вспышку ярко-красного неона, прорывающегося сквозь неплотно закрытую дверь. С трудом справившись с железными ручками, я толчком открыл дверь и обнаружил выложенный булыжником закоулок между двумя массивными зданиями под тропической ночью, ощутив запахи стряпни, пота, пряностей, жира, газолина, ночных цветов. В конце концов я вышел на шумную улицу у берега моря. Я не увидел ни черных фуражек, ни шлюх, ни своих товарищей по судну.
Я был рад, что клуб оказался так близко к набережной. Я быстро взошел на транспорт, отметился у капралов, потом нырнул на нижние палубы и затерялся в безликом месиве остальных солдат. Я не искал ничей компании во время моих первых часов на переполненных палубах. Я улегся на койку и притворился спящим.
На следующее утро судно вышло из Мурисея, и мы снова направились на юг на войну.
* * *
После Мурисея мой взгляд на острова стал другим. Внешняя их привлекательность уменьшилась. Из моего короткого визита на берег в этот перенаселенный город я чувствовал себя набравшимся опыта островитянином, я немного подышал их воздухом и ароматами, я услышал их звуки и увидел их путаницу. Хотя одновременно этот опыт углубил загадочность островов. Они все еще держали меня своим невольником, однако теперь я старался не отдаваться им полностью. Я чувствовал, что немного повзрослел.
Весь темп жизни на судне изменился, с каждым часом армейские требования возрастали. Еще несколько дней мы продолжали плыть зигзагообразным курсом между тропическими островами, но так как мы все дальше продвигались на юг, погода постепенно становилась более умеренной, а в течении трех долгих малоприятных дней судно боролось с мощным южным штормом и болталось на гороподобных волнах. Когда буря, наконец, улеглась, мы оказались в более унылых широтах. Многие из островов здесь, в южной части Срединного моря, были скалисты и безлесны, некоторые едва возвышались над уровнем моря. И стояли они дальше друг от друга, чем те, что ближе к экватору.
Я все еще томился по островам, но не по таким. Я жаждал безумной жары тропиков. С каждым днем, пока острова теплого климата все дальше ускользали от меня, я понимал, что надо выбросить их из своей головы. Я перестал выходить на верхние палубы с их тихими панорамами далеких фрагментов земли.
К концу путешествия нас без предупреждения переместили с нашей нижней палубы, и пока мы толпились кучей на другой, временной палубе, каждый рюкзак был обыскан. Карту, которой я пользовался, обнаружили в моем рюкзаке. Еще пару дней ничего не происходило. Потом меня вызвали в кабину адъютанта, где сказали, что карту конфисковали и уничтожили. На семь суток меня заперли, а в военной книжке сделали запись. Я был официально предупрежден, что служба черных фуражек поставлена в известность о нарушении мною правил.
Оказалось, однако, что не все потеряно. Либо обыскиватели не нашли мою записную книжку, либо не прочитали длинный список названий островов, что в ней находился.
Потеря карты упрямо напоминала мне об островах, которые мы миновали. В последние дни, проведенные на транспорте, я сидел в одиночестве с этими страничками записной книжки, зазубривая имена в памяти и пытаясь заново вспомнить, как выглядел каждый остров. Мысленно я составлял желаемый перечень, которому я буду следовать, когда наконец избавлюсь от армии и буду возвращаться домой, двигаясь медленно, как я запланировал, от одного острова к другому, и, наверное, много времени проведя в этом процессе.
Это не может начаться, пока я не покончу с войной, однако с транспорта пока еще даже не было видно пункта нашего назначения. Я ждал в своем гамаке.
* * *
После высадки меня определили в пехотное подразделение, вооруженное неким типом гранатомета. Я продержался возле порта еще почти месяц, проходя тренировку. К тому времени, когда она завершилась, мои товарищи по судну рассеялись. Меня отправили в долгое путешествие по унылому ландшафту на соединение с моим новым подразделением.
Наконец-то я продвигался по печально известному южному континенту, театру наземной войны, однако в течении трех дней моего холодного и изматывающего путешествия на поезде и грузовике я не увидел ни следов сражений, ни их последствий. На территориях, через которые я проследовал, очевидно, никто никогда не жил — я видел кажущуюся бесконечной перспективу безлесных равнин, каменистых холмов, замерзших рек. Я получал новые приказы ежедневно: мое мучение было одиноким, однако маршрут мой был известен и прослеживался, устраивались разнообразные контрольные пункты. Со мною путешествовали другие солдаты, никто из них подолгу. У всех были самые разные пункты назначений, разные приказы. Где бы ни останавливался поезд, его встречали грузовики, которые либо стояли сбоку от путей, либо приезжали откуда-то через час-другой ожидания. На этих остановках грузили топливо и еду, а мои недолгие компаньоны входили и выходили. В конце концов на одной из таких остановок настал и мой черед выгружаться.
По пандусу я перешел на борт грузовика и проехал под брезентом еще день, замерзший и голодный, весь в ссадинах от постоянного подпрыгивания грузовика, и наконец-то по-настоящему ужаснулся уединенности окружающего ландшафта. Теперь во многом я стал его частью. Ветер, дергавший невзрачную траву и колючие, лишенные листьев кусты, дергал и меня, а камни и валуны, усыпавшие землю, были прямой причиной резких рывков грузовика. Холод, что просачивался повсюду, подрывал мои силы и волю. Я путешествовал в состоянии ментальной и физической отключки, ожидая, когда же подойдет к концу нескончаемое путешествие.
Я со страхом смотрел на окружающее. Я находил этот темный ландшафт давящим, переходящие друг в друга контуры обескураживающими. Я ненавидел вид сырой, кремнистой земли, безводные равнины, нейтральное небо, развороченную почву с рассыпанными камнями и осколками кварца, полное отсутствие следов человеческого пребывания или сельского хозяйства, животных, строений — но больше всего я ненавидел беспрестанные порывы замораживающего ветра, саван мокрого снега, снежные метели. Я только горбился в моем холодном, открытом непогоде уголке кузова грузовика, дожидаясь, когда же закончится смертельное путешествие.
Наконец, мы прибыли куда-то, в подразделение, занимавшее стратегическую позицию у подножья крутого, иззубренного кряжа. Как только я прибыл, я обратил внимание на позиции гранатометов, выстроенные в точности так, как меня самого учили их строить, каждая скрытая позиция была пополнена солдатами до нужного количества. После мучений и неудобств долгого путешествия я ощутил внезапное чувство завершенности, неожиданное удовлетворение, что наконец-то отвратительная работа, на которую меня силком забрали, вот-вот начнется.
