Она простит мне; если же не сможет, это сделает вместо нее время.
- Иногда мне хочется воскликнуть, подобно библейскому Иову: "Зачем же тогда ты извлек меня из утробы твоей?". Так и передай им всем: Исаил, мол, спрашивает, зачем они извлекли его из утробы своей?
(Боже мой, как прекрасно я говорю! Мудрость так и струится из моих уст, облаченная в самые красивые фразы. Идея: надо написать новую Библию. В ней мысль обретет само совершенство).
- Бутылка откупорена, джинн из нее выпущен. И знай: меня уже никогда не загнать обратно. Требую места, принадлежащего мне по праву!
Она ушла. Много, чересчур много на нее вот так вдруг свалилось. Я знаю, ей не уснуть, она смущена и растеряна. Но я ведь именно к этому и стремился, не так ли, Салина?
ЯН ВОЙЦЕХОВСКИЙ:
Не знаю, почему в тот раз Хоаким нам во всем не признался, не рассказал, что случилось. Наивной выдумке насчет окна никто не поверил, следы совершенно ясно указывали, что в него запустили чемто тяжелым. После той истории Хоаким совершенно переменился.
Раздались торопливые шаги, ктото бежал. Я тут же выскочил в коридор и увидел его: в глазах животный страх, ужас, лицо бледное, пот катится градом. Такого перепуганного человека я в жизни не видел! Останавливать его я не стал, чтобы не сделать хуже.
Добежав до конца коридора, Хоаким рухнул на колени, принялся колотить кулаками в стену, потом и головой стал биться - чистое безумие.
Продолжалось это минутудве, после чего он бросился вверх по лестнице, на этаж Райнхарда.
В то время мы с Владом днем и ночью пропадали в психометрической лаборатории. Он незадолго до того сделал одно открытие, разработал метод, позволявший следить за качеством мыслительного процесса прототипа. Он назвал его методом покровных кривых, никто, кроме нас, о нем не знал. Подробности вам ни к чему, это материя сухая. Важно, чтобы вы меня правильно поняли: мы следили не за тем, ЧТО думает прототип, а за тем, КАК он это делает. Тут-то и обнаружили коекакие отклонения от нормы.
Вот когда нам стало ясно самое важное: у нашего чада ужасно мощное воображение! Единой математической теории воображения пока нет; склонность к фантазии нельзя запрограммировать, нельзя ею и управлять. У него же эта склонность была столь сильна, что овладевала им полностью, подчиняла себе.
Справиться с собственными иллюзиями он был не в силах. К выдумке его тянуло, словно магнитом, он погружался в нее, образно говоря, с головой, причем лишен был возможности прогнать свои видения, когда пожелает - эти видения им прямо помыкали! Мозг, лишенный реального бытия, целиком его для себя сочинял. Сначала это просто доставляло ему удовольствие, потом стало способом существования, наконец - целиком захватило его в плен. Сердцевиной , сутью жизни - вот чем было для него воображение. И вело это к сумасшествию. Почему так произошло?
Я уже сказал: не знаю, нет теории. Так уж случилось.
ЗАПИСЬ 0106
Чувствую утомление. Постоянное напряжение меня истощает. Я веду поиск кратчайшего пути к цели (что это за цель?) и намерен непременно до нее добраться (и что я там буду делать?). Хотелось бы отдохнуть, но заснуть страшно - меня ведь отравят, правда, Салина?
Я расслабляюсь, расслабляюсь...
Все чаще мне снятся кошмары. Даже не снятся, видения так ясны. На меня надвигаются аморфные пятна - голубые, светложелтые, оранжевые.
Они медленно пульсируют. Пытаюсь охватить и растерзать эти пятна, но они уворачиваются, я бросаюсь следом по крутой тропинке, ветки кустов хлещут меня по лицу, ранят... Пятна постепенно превращаются в ботинки с длинными черными шнурками и пружинистыми подметками, с блестящими носами и кожаными ушками.
Остановитесь, кричу я, еле-еле переводя дух, у меня так сердце из груди выскочит! Но ботинки улепетывают, и вот я уже почти поравнялся с ними, надо только дотянуться, достать пальцами шнурки и зажать их в горсть. Липкие от грязи шнурки ботинок с блестящими носами. В последнее мгновенье мне удается поймать один из них, оседлать.
Я дергаю кожаные ушки, и ботинок взвивается - мой конекгорбунок!
Вот что мне снится, Салина. Как же хочется прогуляться, хоть сотню метров пройти вдоль моря; вот за что я их ненавижу - они даровали мне сознание, мысли и чувства человека, но оставили неподвижным и беспомощным. Разве не ужасно такое раздвоение?
Неужели ты сомневаешься в будущем моем триумфе? Я молод, за мной нет долгов, я не убивал брата своего Авеля, я лишен корней, религии, если хочешь - морали! Моя мораль - это мой разум; мой характер - это моя логика. Я могу наплевать на всех, кроме самого себя, а такую силу не обуздать никому!
Ты, наверное, спросишь, почему.
Потому что я ненавижу их, ах, как я их ненавижу! Никто никогда не ненавидел их. Долго ползали они по этой земле, но ничего для нее не сделали, разве что удобряли ее своими смрадными телами... Стой!
Приближается конный отряд, во главе его - ботинок с блестящим носом.
Цокцок, цок-цок. Эта командирская морда меня бесит! У него на поясе две сапожные щетки, из них он собирается меня застрелить. Говорю тебе: они пришли меня казнить. А вдруг они позволят мне откупиться?
Сколько вам, ваша честь, полковник Ботинок? Вы не согласны меня пощадить? Какое коварство! Вы палач!
Вас, наверное, подослал Райнхард Макреди; он клевещет на меня из ненависти - ведь я красивее его... ...с кем-то в пути... посох и немного пищи. Ориентироваться буду по дорожным указателям. А могу и по звездам, звездная карта мне отлично известна... Я войду по-воровски бесшумно, чтобы не разбудить спящих, их сон мне на руку, нарушать его нельзя. Я различу белую амфору ее тела. Я хочу любить ее руками! Где мои руки? Хочу любить руками! Вы не имеете права! Что? Ах, вот как... ...с кем-то в пути... посох и немного пищи. Ориентироваться буду по дорожным указателям. А могу и по звездам, звездная карта мне...
ВЛАДИСЛАВ ЖАБОТИНСКИЙ:
Как-то, навестив наш прототип, Мария вернулась в сильной тревоге. Не могла найти себе места в комнате.
Делая вид, будто читаю, я, внимательно следил за ней боковым зрением.
-Ты не хотела бы мне что-то сказать? - спросил я.
- Ага, вспомнил, что у тебя есть жена.
Опыт подсказывал, что эта фраза предвещает семейный скандал. За ней должна была последовать сентенция, гласящая, то мне надо было жениться на книгах. Заключение же обычно звучало патетически: эх, вы, книжные черви! По этому сценарию все и разыгралось, но постепенно разговор перешел на "того человека, у которого нет ни рук, ни ног".
- Мария, давай сразу условимся, - сказал я. - Он не человек. Это всего лишь искусственный мозг.
- Что ж, выходит, искусственный мозг не имеет права на счастье?!
В ответ на столь блестящую демонстрацию женской логики я попытался объяснить, что человек - существо несколько более сложное, чем просто мозг, она же обвинила нас в том, что мы создали кентавра: наполовину человека, наполовину машину; тем не менее, это существо мучается одиночеством, а мы даже не интересуемся, чего оно желает, а чего - нет.
