Я собирался соблюдать честность и доскональность лишь в описании виденных и испытанных мною ужасов, все же остальные события и факты исказить и преувеличить настолько, чтобы у проницательного читателя не оставалось ни малейших сомнений в их вымышленности.
Незадолго до рассвета, поняв, что заснуть мне так и не удастся, я решил успокоить разгулявшиеся нервы при помощи трубочки хорошего табака. Конечно, куда привычнее было бы накапать в стакан с содовой некоторое количество капель не раз уже спасавшего меня лауданума, но в ту ночь я твердо решил начать новую жизнь, в которой подобным снадобьям более не будет места. Да и надо признаться, что после специальной алхимической подготовки, коей я был подвергнут в особых войсках Ее Величества (и о подробностях коей я по понятным причинам умолчу), обычные медицинские препараты действовали на меня довольно слабо.
Пристроив на место снятый на ночь механистический протез и пощелкав для пробы медно-суставчатыми пальцами, я счел его работу вполне удовлетворительной и, накинув халат, отправился в гостиную. Где обнаружил, что не одному мне не спится в эту ночь — Холмс скрючился в своем любимом кресле, подтянув худые колени к ястребиному носу и выставив перед собой черную глиняную трубку, похожую на клюв какой-то странной птицы. Трубка его не горела, глаза были закрыты, и я уже подумал было, что он спит, и собирался тихонько вернуться к себе, когда мой друг шевельнулся и спросил негромко:
— Ватсон, не дадите ли мне огоньку? Я задумался, а трубка погасла.
Уже не скрываясь, я подошел к креслу, протянул мою искусственную чудо-руку, щелкнул большим пальцем по кремниевой наладонной пластинке и зажег миниатюрную газовую горелку на конце указательного. Холмс прикурил и благодарно кивнул, выпустив клуб ароматного дыма. В его проницательных глазах на секунду отразились крохотные язычки пламени.
— Холмс, мне надоело удивляться, — сказал я, устраиваясь в кресле напротив и тоже закуривая. — Как вы догадались? Только не говорите, что это опять из-за моего протеза и издаваемых им звуков, — я сам его перебрал и отшлифовал все поршни, подогнал сцепление и как следует смазал. Смею вас уверить, он работает совершенно бесшумно!
— Элементарно, мой друг, — из глубины кресла раздался хрипловатый смешок. — Если вдруг соберетесь подкрасться ко мне незамеченным, вам следует предварительно перестать так усердно окуривать благовониями свою каюту.
Я несколько смутился. Мне казалось, что мое пристрастие к восточным ароматическим свечам и притираниям не настолько очевидно и раздражительно для окружающих.
— Раньше вы, кажется, не возражали…
— Полноте, Ватсон, я и сейчас вовсе не имею ничего против! Надо отдать вам должное, аромат весьма приятный и хорошо подобранный. Напоминает мне о тех волнующих месяцах, когда я прятался от профессора Мориарти в горах Китая. Но легко сообразить, что, если Тибет далеко, а я все-таки ощущаю этот знакомый аромат — значит, мой друг Ватсон где-то поблизости и может избавить меня от необходимости вставать за спичками.
Помимо воли я рассмеялся.
— Так вот оно что! Вы успокоили меня, Холмс. А то я уж было подумал, что ваши друзья из горного монастыря научили вас всяким мудреным штукам вроде чтения мыслей. А все оказалось так просто!
— Я давно уже полагаю, — с нарочитым раздражением ответил на это Холмс, — что совершаю большую ошибку, объясняя, каким образом прихожу к тем или иным выводам. Еще древние латиняне говорили: «Омне игнотум про магнифико», что вам, как медику, не составит труда перевести.
— «Все непонятное принимается за великое».
— Вот именно, Ватсон, вот именно… Не объясняйте ничего — и прослывете великим чародеем, объясните — и любой болван воскликнет: «Оба-на! Да я тоже так могу!» Боюсь, если я и дальше буду всё объяснять, моей скромной славе грозит скорый крах.
Однако голос его при этом звучал отнюдь не расстроенно, да и глаза блестели довольно весело. Странное оживление: еще буквально вечером он был весь во власти хандры и скуки, жаловался на лондонскую погоду и вконец измельчавших преступников, не желающих давать своими примитивными правонарушениями пищи его изощренному уму. Обругал мисс Хадсон за остывший кофе (что было правдой), а мальчишку — за скверно вычищенные туфли (что правдой не было), потом снова переключился на Лондон, его мерзкую погоду и не менее мерзких обитателей.
Поздняя осень — не самое лучшее время для столицы Великобритании, с этим я вынужден согласиться. Вечный грязноватый дождь, в котором сажи и копоти больше, чем воды, слякоть и промозглая сырость способны ввергнуть в черную меланхолию и самую жизнерадостную натуру. К тому же воздухоплавательные причалы, у одного из которых и был пришвартован наш «Бейкер-стрит», располагались на самой границе цивилизованной части города, и из огромных окон по левому борту в ясные дни открывался вид на ряды мрачных построек и черный частокол дымящих труб, что тоже не способствовало поднятию настроения.
Но когда я предложил сняться с якоря и продолжить наше путешествие, Холмс не проявил ни малейшего энтузиазма, выразившись в том смысле, что нынешний мир везде одинаков: с изобретением телеграфа в нем больше не осталось настоящих тайн и загадок, а великие преступники более неподсудны, поскольку сидят в правительствах и совершают жуткие преступления против закона и человечности одним нажатием клавиши. Прочие же злодеи измельчали и способны разве что украсть конфетку у слепого ребенка. Так какая, мол, разница, где именно подыхать со скуки?
И вот, по прошествии всего лишь нескольких часов всё изменилось — хандры как не бывало, мой друг полон жизни, активен и весел, сидит в своем кресле, словно в засаде, посверкивает глазами и ждет… Внезапно я понял, что причина всему этому может быть лишь одна.
— У нас есть загадка, Ватсон! — подтвердил мое предположение Холмс. — А может быть, есть и дело. Элеонора сегодня ночью вернулась очень поздно. И, что куда интереснее — не одна!
И пояснил, видя мое вытянувшееся от недоумения лицо:
— Элеонора. Мисс Хадсон. И не надо строить такую чопорную мину, мой друг! Неужели вас это совсем не интригует?
— Холмс, я действительно полагаю, что это не наше с вами дело…
— И вам совершенно неинтересно, что именно за особу привела к нам на борт юная мисс? И с какой целью она это сделала?
— Холмс! — воскликнул я, шокированный. — Ваше любопытство переходит всякие границы приличия!
— Есть еще одна пикантная подробность, — торопливо продолжил Холмс прежде, чем я успел заткнуть уши. — Эта особа — женского пола.
