- На месте нашего школьного приятеля Гилла я давно бросил бы на это сборище тяжелую конницу, - сказал Гомер.
- Шутишь?
- Ничуть, - сказал Гомер. - Как ты к нему относишься? Я о Менестее, понятно.
- Я его просто не понимаю, - пожал плечами Майон. - Промелькнет временами здравое суждение и тут же тонет в глупости и лжи.
- Лжи - не спорю. Глупости - никоим образом. Ум как раз и заключается в том, чтобы доказать глупцам, насколько они умны, насколько именно их образ мыслей и куцые ценности велики и светлы. Менестею это удается, и я на месте Тезея побеспокоился бы. Ах ты!..
Он отшвырнул ударом кулака зазевавшегося и налетевшего на него разносчика пирожков, и тот полетел кубарем, рассыпая свой немудреный товар, - толпа, провожавшая Менестея, докатилась и до них и задела краем. Их осторожно обходили - Майон подумал, что это уважение вызвано не столько невеликой пока славой поэтов, сколько их известностью как опытных кулачных бойцов.
Потом что-то изменилось - "гарпии" безжалостно разгоняли толпу, действуя рукоятками кинжалов и дубинками, и по образовавшемуся коридору с колышущимися живыми стенами прямо к ним прошел Менестей.
- Я рад видеть вас среди слушавших меня, - сказал Менестей отрывисто и властно. - Я очень уважаю вас, друзья. Вы - живое олицетворение новой аттической молодежи, гармонично сочетающей мощь тела и духа.
Майон поклонился. Гомер сказал:
- Не перехвали нас, иначе боги, узрев на земле столь совершенных молодых людей, заберут нас на Олимп.
Менестей улыбнулся в знак того, что понял иронию и оценил по достоинству. Столпившиеся вокруг "гарпии" смотрели на них подозрительно и тупо.
- Я равно опасаюсь перехвалить вас и не воздать должного, - сказал Менестей. - Человек я простой и склонен искренне хвалить то, что мне нравится. А мне нравится твой "Поход к амазонкам", Майон, и твои стихи о Геракле, Гомер. Есть и замечания, разумеется, но не буду о них сейчас упоминать. Сейчас я всего лишь хочу задать вопрос: чем вы нас порадуете вскоре?
- Пока - ничем, - сказал Гомер быстро.
- Я думал о Троянской войне... - сказал Майон.
- Это прекрасно! - Менестей взял его за локоть и ласково заглянул в глаза. - Как-никак в этом грандиозном предприятии принимали участие и афиняне. Это слава Эллады, и она до сих пор ожидает своих певцов. Кстати, на днях ваш друг скульптор Назер установит на этой площади статую монумент сражавшимся под Троей. Вдумайтесь, - он поднял палец, - впервые в мировой истории будет установлена статуя не бога, не титана - человека. Победителя Трои.
- И не менее важно, что это событие произойдет в Афинах? - усмехнулся Гомер.
- Ты уловил мою мысль, - кивнул Менестей. - Что же, оставляю вас, не смея мешать вольному полету поэтической мысли.
Он склонил голову и прошествовал прочь, следом заторопились "гарпии".
- А ведь это уже не шутки, - сказал Майон.
- Это я тебе и стараюсь доказать, - сказал Гомер. - Когда слабнут Тезеи, приходят Менестей. Ты действительно собираешься писать о Троянской войне?
- Почему бы и нет?
- Да, предприятие было грандиозное. Есть о чем поразмыслить. На твоем месте я прежде всего побеседовал бы с Тезеем. Как-никак он участвовал в том, первом похищении Елены, он ее украл, после чего на нас и навалилась Спарта. И пришлось отстраивать едва построенные Афины заново.
- Я об этом не знал, - сказал Майон.
- А это, между прочим, чистая правда. Тиндарей бросил спартанцев на Афины не по причине изначально присущего спартанцам коварства, как уверяли нас учителя, а после того, как Тезей украл Елену. Эта девчонка уже тогда была невыносимо соблазнительна. Прошло несколько лег, и из-за тех же прекрасных глаз запылала Троя.
- Значит, вот так, - сказал Майон.
- Да. На днях эпизод с Тезеем и Еленой включат в курс истории. Наука не стоит на месте, и в ее распоряжении оказались новые знания, позволяющие исправить прежние.
- Может быть, Тезею не захочется об этом вспоминать?
- Не думаю, - сказал Гомер. - У него было достаточно много женщин, чтобы грустить о той полудевочке, и слишком много он славных дел совершил, чтобы стыдиться юношеского безрассудства.
- Так, - сказал Майон. - Выходит, Елену похищали дважды. Первый раз это привело к войне Спарты и Афин, второй - к Троянской войне. Почему же нам прожужжали уши о втором похищении и долго молчали о первом? Если самому Тезею было безразлично, знают об этом или нет...
- Ну, это не самый интересный вопрос, - сказал Гомер. - Есть другие. Например: почему Тезей всего лишь год спустя, когда Елену решили выдать замуж, не поехал в Спарту следом за многочисленными претендентами на ее руку? Коли уж он был влюблен? А он, как мы знаем, умел любить по-настоящему... Почему Тезей не участвовал в Троянской войне? Где носит Одиссея все эти годы, если он, как утверждают некоторые, все еще жив?
- При чем здесь Одиссей?
- При том, что во всей этой истории множество темных мест, - сказал Гомер. - И самая темная сторона дела - почему в Троянской войне, согласно официальной историографии, подготовленной в немалой степени и Гераклом, не участвовал ни один из многочисленных Гераклидов? За исключением разбойника и выродка, от которого все отступились... Я ведь и сам интересуюсь Троей, Майон. И я могу прозакладывать голову, что существует какая-то тайна, в немалой степени связанная со смертью Геракла. А может, и со смертью братьев Елены Кастора и Полидевка.
- Я об этом никогда не думал, - сказал Майон.
- А впрочем, нас это и не касается. - Он вновь стал похож на лениво подставившую брюхо солнцу пантеру. - Распутывать нынешние интриги - дело сыщиков, прошлые - дело ученых. У нас другие задачи - слушать, видеть, рассказывать о том, что было... а может, и о том, чего не было... Ты не идешь к Назеру? Тогда - до встречи.
Майон смотрел ему вслед. Вот он ловко обогнул нищих, дравшихся вокруг рассыпанных пирожков, раскланялся с кем-то из знакомых. Скрылся за поворотом. И снова возникло ощущение холодной тени на теплых потрескавшихся камнях.
"Видимо, все дело в том, что мы взрослеем, - подумал Майон. - Мы вступили в пору зрелости, наши деяния и поступки приобретают все большие значения и ответственность, и поневоле нас разносит в стороны, словно случайно встретившиеся в море корабли, и нет уже места былым играм на морском берегу, мальчишеским стремлениям к тому, чтобы все в мире было ясно и просто. Мы учимся сложности. Но почему же нас разносит в стороны? И допустимо ли, ссылаясь на сложность жизни, узаконить некое необходимое соотношение правды и лжи?"
- Учитель, - робко сказали сзади.
Майон сердито обернулся.
- Эант, я много раз просил не называть меня учителем, - сказал он. Мне еще рано чему-то учить, самому следует учиться и учиться...
