Вот это уже лишнее, подумал Петр.
Да, теперь он вспомнил – ту фотографию, которую ему совал тип с козлиной бородкой. Вспомнил себя на снимке. И домик, и грядки, и качели, и незнакомую бабу рядом с собой. Хорошо обрабатывают, не торопятся.
– Сколько я уже здесь?
– Месяц, Петенька. С середины мая.
– Кем я хоть был, пока не…
– Валентин Матвеич не велел, – ответила Люба. – Надо постепенно. Он знает, как надо, а я чего… Я испорчу только.
– А работал я где? Или это тоже секрет? – Начал выходить из себя Петр.
– Да где… по экспедициям… ну, это когда еще было… А потом где придется. Сначала на фирме, потом на складе, потом подрабатывал. Таксистом тоже… Да много чего. Ты ведь у меня на все руки. Только добрый очень, возразить никогда не можешь, обидеть боишься.
– Люба, мне бы что-нибудь конкретное.
– Конкретное Валентин Матвеич не велел.
– А что велел? – Окончательно разозлился он. – Пирогами кормить?
– Да, пирогами, – смиренно ответила женщина. – Чтоб ел домашнее и возвращался. Мысленно.
Сложную легенду стряпают, понял Петр. Куда мне, больному, если ее и здоровая запомнить не в состоянии.
– Как у тебя с деньгами? – Спросил он.
– С деньгами?..
– Что ты все переспрашиваешь? – Взбесился Петр. – Я что, не по-русски говорю?
– Денег хватает, хватает, – мелко закивала Люба.
– Дай мне немножко. Рублей триста или, лучше, пятьсот.
– Пятьсот? – Оторопела она и, встретившись с ним глазами, забубнила. – Я как-то не рассчитывала. Дома. Дома деньги. У меня с собой почти… А зачем тебе, Петенька?
– Давай, сколько есть.
– Вот, – Люба жалко улыбнулась и протянула две десятки. – Еще мелочь, но это…
– Мелочь не надо. Ладно, пора мне, – Петр хлопнул себя по коленям. – Кирюше привет и ни пуха. И все остальным – тоже. Привет.
– А курочку, Петенька! – Воскликнула женщина.
В ее голосе было столько драматизма, что Петр, не выдержав, расхохотался.
Проходя мимо Ку Клукс Клана, он на всякий случай спрятал купюры в карман, однако стоило подыскать место более надежное, чем казенные портки.
Зайдя в палату, он поразился той пустоте, которая его окружала. Шесть коек с панцирной сеткой. О матрасах нечего и думать – это банальщина, любой санитар первым делом лезет именно туда. Шесть ободранных стульев – можно сунуть деньги под обивку. Хороший подарок симулянтам. Остается тумбочка – у каждого она своя, да и щелей там должно быть предостаточно.
Петр отворил скрипучую дверцу и, присев, заглянул внутрь. На верхней полке валялась мятая фольга, твердые, как образив, крошки и совершенно ненужная алюминиевая ложечка. Ничего другого он и не ожидал. На нижней полке, то есть попросту на дне, лежали чистые носки и пугающе толстая книга – похоже, это все его личные вещи. Что-то не густо.
Прямо «Война и мир», брезгливо подумал Петр, запуская руку за томом. Книга оказалась геологическим справочником. Нахрена?
Между страницами «332» и «333» покоилось несколько зеленоватых купюр. Петр пересчитал – шестьдесят рублей. Откуда?
В палату, покачиваясь на спичечных ногах, вплыл старик.
– Полонезов! – Окликнул его Петр.
Ноль внимания. Старик дотащился до постели и, утрамбовав подушку, водрузил на нее шахматную доску.
– Э-э… как тебя… Гарри!
– Чего? – Встрепенулся гроссмейстер.
– Чья это книжка?
– Твоя, – ответил он, пересаживаясь на место черных.
– А больше ее никто не читал?
– Кому надо? Там, по-моему, одни таблицы. Не отвлекай.
Шестьдесят рубликов. Это значит, он уже стрелял – три раза по двадцатке или шесть раз по червонцу. Или еще как. У Любы, вроде бы, с финансами напряженка. Спектакль, не иначе. Такую декорацию отгрохали! Актеры, опять же, – если не все, то как минимум половина. А выдают по десятке.
Зачем ему деньги, Петр сказать не мог, но твердо знал, что они ему нужны.
– Либо Петруха Еремин жмот и придурок, либо он что-то замыслил, – пробормотал он себе под нос и пошел докуривать давешний бычок.
В сортире, у самого окна, кто-то нацарапал: «когда ЭТО кончится?».
Дождь хлынул так неожиданно, что никто не успел приготовиться. Асфальт уже промок до черного глянца, а прохожие еще только разевали пакеты в поисках зонтов.
Константин проверил часы и отошел вглубь арки. Человечек опаздывал. В какой-то момент Костя даже засомневался – не пропустил ли, но тут же себя успокоил: машины на месте не было. Ни гаража, ни «ракушки» Панкрашина не имел, и свою светло-серую «восьмерку» всегда ставил прямо под окнами, благо переулок был тихий, без всяких там офисов и представительств.
Какие еще офисы, очнулся Костя. Какие представительства? Какая, к черту, «восьмерка»?! Панкрашин – и на «восьмерке»? А что это за переулок? БТРу не развернуться, значит, и Панкрашину здесь делать нечего. Куда он без двух броневиков? Кто он без своей охраны?
Разбрызгав лужу, к тротуару прижались серые «Жигули». Константин взъерошил волосы, почесал щеку и, наконец, пришел в себя. «Восьмерка» – не БТР. Вот и хорошо, возни меньше. А то, что Панкрашин без охраны, – это… Нет, объяснить такую расхлябанность было невозможно. Предатель, за голову которого командование Ополчения сулило Крест Героя, просто не имеет права появляться в городе без сопровождения. Может, не он? Ошибка?
Ну как же! Панкрашин приладил на руль противоугонный замок, хлопнул дверцей, и, подняв воротник замызганной куртки, обошел машину кругом. Сокрушенно поцокал у заднего бампера, что-то там поковырял и направился к дому напротив.
Константин холодно посмотрел ему в спину и подался вперед. Возможно, он отражался в мокрых стеклах первого этажа, но это ничего не меняло. Он опустил правую руку в карман плаща и сквозь разрезанную подкладку нашел предохранитель. Щелк.
«Штайр» висел на плече легко и удобно. Оптический прицел сегодня был не нужен, и Костя, готовясь к выходу, его скрутил. Массивную трубку с линзами, не иначе – цейсовского отлива, он аккуратнейшим образом завернул в байковую тряпицу и схоронил на дне жестяного ящика.
Костя добрался пальцем до спускового крючка и, обхватив винтовку ладонью, приподнял ствол. Хотелось бы чисто, одним выстрелом, но сейчас было не до лоска. Очередью тоже нормально – под левую лопатку, там, где бьется ненавистное…
Именем Народного Ополчения…
Где-то в стороне раздался оглушительный треск, и в переулок вкатило несколько мотоциклистов. Первый, самый жирный, самый бородатый и самый пьяный остановился как раз между Костей и подходившим к подъезду Панкрашиным. Выставил короткие ножки, привалил мотоцикл набок, обернулся, что-то пролаял своим друзьям… Все, Панкрашин скрылся. Возвратная пружина парадной двери истошно скрипнула и отделила их друг от друга.
