На худых плечах ее спасителя неловко болталась синяя пижама!
3
...И все же эту дорожную катастрофу ему не подстраивал никто. Утверждать что этого человека убили - такая же ошибка, как и считать, что в смерти никто не был виноват. Дежурный у входа в министерство медицины засвидетельствовал, что Канн был не в себе, когда выбегал из конференц-зала. что на нем лица не было, и что он не смог даже сразу открыть дверцу своей машины. Далеко ли в таком состоянии до беды? С другой стороны - Министерство медицины - не мафия, если подразумевать под этим словом хорошо вооруженную преступную организацию с целым штатом наемных убийц, чтобы это руководство смогло сработать так оперативно, появись у него вообще такое желание: Канн ухитрился врезаться в грузовик всего через два квартала, выскочив из переулка на красный свет...
И все же, если слух о том что профессора убрали, возник, для этого имелись свои причины. Во всяком, случае одна была очевидна: слишком многие были свидетелями скандала, учиненного Канном на конференции за несколько минут до трагической гибели. Да и кричал он главным образом о том, что в министерстве и вообще медицинских обществах собрались сплошные преступники, которых он лично в ближайшее время выведет на чистую воду.
Правда, те кто знал Канна получше, не придавал его заявлению особого значения: таков был этот человек. Покойный профессор был практикующим психиатром с правом на занятия частной практикой, а постоянно общаться с людьми психически не нормальными и уберечься самому от отдельных аффективных реакций довольно сложно, если возможно вообще. Даже в отдельных научных спорах, там, где кто другой ограничился бы замечанием типа "Вы не правы", Канн мог обвинить оппонента во всех смертных грехах если, разумеется, считал его здоровым: со своими пациентами профессор бывал на удивление корректен и тих.
В медицинских кругах ходил даже анекдот о неком гражданине, который пошел провериться к психиатру после того как Канн беспричинно вежливо осведомился, как у него идут дела.
Скорее всего, последняя история была выдумкой, но натуру покойного профессора отражала она хорошо.
Доподлинно о событиях, предшествовавших его гибели известно одно: другой профессор, из провинции, сделал сообщение о том, что в его городке зафиксировано одновременно несколько случаев неизвестного науке инфекционного заболевания, сопровождающимся резко выраженным психическим расстройством, выражающимся в весьма агрессивных и даже опасных для окружающих формах ("Возможно, - возглашал с кафедры курносый толстячок, в этот момент они воображают себя боа-констрикторами..."). При этом была зачитана и ставшая в последствии знаменитой, копия истории болезни все того же М.
Не успел докладчик вернуться на место, как в центр зала выскочил Канн, и, тряся бородой и хилыми кулаками, потребовал введения в город особого санитарного режима, вплоть до полной карантинной изоляции области. Вслед за этим последовали и обычные для его репертуара обвинения в поголовном дилетантстве медиков, рвачестве и так далее - на разоблачения подобного рода неистовый профессор никогда не скупился. Это-то все испортило.
Если бы Канн спокойно изложил свои соображения и доводы, объяснил, почему у него возникли нехорошие предчувствия, его выслушали бы в всерьез и, возможно, сделали свои выводы.
Беда Канна заключалась в том, что он был почти гениален, а потому амбициозен и нетерпим. Если его осеняла идея, он не мог взять в толк, почему свой ход мыслей он должен кому-то еще объяснять: для него же самого все звучало ясным, как дважды два. Это наталкивало его на мысль, что собеседнику лень пошевелить мозгами.
"Да чего еще можно ожидать от этих (... и т.д., и т.п.) заполонивших медицину!"
(Впрочем, в еще большее буйство он впадал, когда оказывалось, что его выстраданные и выношенные в душе открытия уже были кем-то совершены до него. Правда, Канн никогда не позволял себе обругать опередившего его коллегу - тут надо отдать должное его определенному благородству - зато в таких случае доставалось редакторам медицинских журналов и патентным бюро, а также лицам, случайно подвернувшимся под руку, вроде не слишком вежливого таксиста, подавшего на профессора потом в суд за "нанесение оскорбления действием".)
Вот такой был этот прославившийся после своей смерти пророк, в отличие от другого пророка, тоже упомянутого в этой истории но в Историю, как в науку, почему-то не вошедшего.
Но - об этом позже, а сейчас следует вернуться к Канну и его злосчастному выступлению.
По одной из версий и великий Галилей пострадал не столько за то, что поверил в обычность нашей старушки-Земли и лишил ее звания центра вселенной, сколько потому, что, гордясь своим знанием, принялся ничтоже сумняшеся лажать все свято чтимые прежние авторитеты, и последнее пришлось ему гораздо больше по душе, чем делиться с ними научными доказательствами своей правоты. А ведь открытие его тогда отнюдь не выглядело очевидным: да посмотрите сами, что вокруг чего вертится? Конечно - Солнце...
Да и Кассандра, - а почему бы и нет? - могла быть помимо всего прочего скандальной бабенкой, перемешивающей свои истинные прорицания с претензионными популистскими заявками: уж кого-кого, а предсказателей древние чтили, и сложно поверить, что не взирая на все проклятия свыше у нее в противном случае было бы меньше почитателей, чем у откровенных шарлатанов.
Что ни говори, все истинные провидцы не были подарочками для общества, и в том, что Канна чуть не подняли на смех, а предложения его рассматривать и вовсе не стали, он, по сути, должен винить только самого себя.
Он был пророком. Все остальные - обыкновенными людьми.
Он был возмутителем спокойствия - большинство ратовало за привычный всем порядок.
Он вел себя, как хулиган - а мало кому нравится выслушивать оскорбления в свой адрес, тем более по крупному счету незаслуженные.
Чем дерзновеннее открытие, чем абсурднее звучит какой-то смелый вывод, тем осторожнее следует к нему подходить и особенно - подводить остальных: таково правило техники научной безопасности. Канн это проигнорировал и потому пострадал.
Если на 90% правды дать 10% заведомой, но аккуратно поданной лжи, последнюю тоже примут за правду - прием часто употребляемый политиками и идеологами всех мастей. Но если чистую правду разбавить не ложью, нет просто чем-то посторонним, не имеющим отношения к делу, но противоречащим мнению большинства и тем более это большинство оскорбляющим - худшей услуги истине, попавшей в такой переплет, оказать невозможно. Если человеку сказать: "Ты - сволочь, дважды два четыре", в нем невольно загорится протестующее: "а, может, не четыре, а пять?" признать то, что неведомое заболевание может представлять для всех опасность после выступления Канна, означало для его коллег - бедных простых смертных - то же самое, что расписаться под его заявками, что в Министерстве медицины засели сплошные жулики, а заодно согласиться с тем, что сами они все дураки, кретины, идиоты, имбецилы и так далее - у Канна был целый список синонимов такого рода, а словарный запас профессора был на редкость богат, особенно по части оскорблений и ругательств.
