Примерно через полчаса создания начали блекнуть, становясь заметно прозрачнее, и я принудил себя снова применить скотский шокер, чтобы восстановить их яркость. Это может показаться неразумным, что я испытывал такую боль, но то, как они двигались, поодиночке и косяками, наподобие танцев морских созданий на рифе, и мысль, что Трухильо и в самом деле некий риф, местообитание, где они процветают, и причудливая сложность их тел, сплошь экипированных надувными мешками, которые, я предполагаю, позволяют им плавать в воздухе, и этими ресничками и другими анатомическими особенностями, о назначении коих я не могу даже предполагать, забавно скрученных трубочках, щелях, веретенообразных структурах… Я просто восхищался ими, погрузившись в созерцание. Я заметил, что всякий раз, как я пользуюсь шокером, разные создания начинают плыть в моем направлении, это подтверждало мое подозрение, что их привлекает электричество, а однажды, когда я лежал, приходя в себя после шока, коктейльная палочка (такое имя я дал некоему змеевидному созданию, потому что оно напомнило мне пластиковое приспособление, которым помешивают коктейли) приблизительно десяти дюймов в длину — его тельце извивалось, почти зубчатое на вид и окрашенное в водянисто зеленый цвет — словно угорь, подплыло ко мне и, до того, как я смог уклониться от его прикосновения, толкнуло меня в лоб слепым, лишенным рта рылом. Я почувствовал покалывание — ни в коей мере не неприятное — под кожей лба, словно его рыльце приникло в меня на сантиметр-другой, а за этим последовало пощипывание посильнее, возникшее в глубине моего черепа, в сопровождении вспышки раздражительности. Коктейльная палочка рванула ввысь, затерявшись среди стайки розоватых созданий, похожих на полуспущенные воздушные шарики (я назвал их бискочо, по тем маленьким печеньям с розоватой глазурью, что делала мама на мой день рождения). После этого я почувствовал еще покалывание в черепе, помягче и менее раздражающее, с успокаивающим действием, как если бы что-то снова улеглось после мгновения тревоги. Я припомнил впечатление, когда схватился за клеммы Сеньора Вольто, как нечто перешло из тела Тито в мое тело. Мысль, что одна из коктейльных палочек или похожее создание — может лежать свернувшись в моем мозгу, питаясь струйками порождаемого им электричества, вызвала у меня отвращение и я вскочил на ноги, но почти мгновенно новое вторжение спокойствия затопило мой разум и мне удалось сдержать отвращение, словно неизвестное создание, которое, как мне казалось, находится в моей голове, отреагировало на мой стресс и включилось, чтобы умиротворить меня.
Солнце было почти на меридиане, а я все еще был поглощен наблюдением сюрреального спектакля, разыгрывающегося в небе, когда потрепанный красный пикап Антонио, раскачиваясь, покатил вверх по изрытой дороге из города и остановился возле ограды. Суйяпа, крепкая женщина с кожей цвета меда, моложе его, наверное, лет на двадцать, выбралась из кабины и вошла в дом, с целой процессией теней самой себя, а Антонио, коренастый пожилой мужчина с темным кожистым лицом и космами седых волос, торчащими из-под бейсбольной шапочки с эмблемой «Нью-Йорк Янки», вышел с другого бока и помочился на травяную кочку, действие, которое как в зеркале отразила целая последовательность теней, которые, закончив дело, поплыли в различных направлениях. Увидев меня, он спросил: «Аурелио?» Он застегнулся, подошел к ограде и озадаченно взглянул на меня. «Твои волосы… Что случилось?»
Я притронулся к волосам, обнаружив их на своем месте.
«Они как мои», сказал Антонио. «Все седые.»
Он провел меня в дом, две обшитые досками крошечные комнатки, стены которых были украшены десятками страниц, вырванными из религиозных журналов — фотографии папы, статуи мадонны, изображения Христа. В кусочке туманного зеркала, приделанного к двери, я увидел, что мои волосы потеряли черный цвет и теперь заимели оттенок сигаретного пепла. Лицо было изможденным, с глубоко запавшими морщинами — я, наверное, постарел на десять лет за одну ночь. Я уселся за маленький столик у стены, отходя от своего последнего шока.
«Ты в отчаянном положении, мой друг», сказал Антонио, присоединяясь ко мне за столом. «В городе все говорят о побеге из тюрьмы.»
Он спросил, как я добрался сюда, и я рассказал события предыдущего дня. Я сказал, что какая бы судьба меня не ожидала, я по крайней мере получил некоторое удовлетворение тем, что отомстил Эспиналю, а Антонио ответил: «Эспиналь не мертв.»
От такого откровения я онемел.
«Других заключенных арестовали в Пуэрто Кастильо, когда они пытались украсть лодку», продолжил он, а Суйяпа добавила: «Они попробовали воспользоваться Эспиналем, как заложником, Но полиция их перестреляла прежде чем он пострадал.»
Она поставила передо мной тарелку с курицей и рисом, но я был слишком расстроен, чтобы есть. Сказав, что мне надо подумать, я вышел наружу и уселся на землю, заслонив глаза так, чтобы меня не отвлекали похожие на мультипликацию создания, населяющие воздух. До тех пор, пока я не обнаружил любовные шашни Марты с Эспиналем, у меня никогда ни к кому не было ненависти. Я боялся и негодовал, но моя ментальная почва показала неспособность культивировать более сильные эмоции. Даже моя любовь к Марте была равнодушной. Знание, что Эспиналь жив, и не просто жив, а еще и свободен, чтобы быть с Мартой, которую я теперь любил с нехарактерной для меня интенсивностью, это знание воспламенило меня. Ненависть стала звездой, взорвавшейся на моем внутреннем небе, и меня пожирало желание убить его. С той поры я пришел к пониманию, что то создание, что овладело мной, создание, своеобразие которого я не узнаю, пока оно не покинет моего тела, а тот момент, мне верится, уже близок… я понял, что именно оно несет ответственность за такое усиление эмоции. Связь между нами была не как у паразита и его добычи, это был симбиоз. Я обеспечивал ему теплый приятный череп и постоянный приток электрической энергии, в обмен он максимизировал меня, сделав меня гораздо более соответствующим тому, чем я по существу являюсь. В то время я этого совершенно не понимал. Мои мысли были направлены единственно в сторону Эспиналя. Я не мог дождаться, чтобы убить его.
Я оставался сидеть на воздухе много часов, сосредоточившись в мыслях на Эспинале. Я не выработал никакого плана, но понял, что мне нужно подобраться ближе к своему врагу, и я верил, что моя изменившаяся внешность, седые волосы и глубокие морщины на лице, позволят мне это сделать. Уже после полудня из домика вышла Суйяпа и извиняющимся тоном сказала, что я могу оставаться в компаунде день-другой, но не дольше. Хотя мы не были близки со дня смерти моего отца, у которого она работала поваром и служанкой, рано или поздно кто-нибудь да вспомнил бы связь между нами. И хотя они считали себя моими друзьями, они с Антонио думали и о собственном выживании.
