Несколько часов спустя, когда она забылась сном, так и не сумев утешиться, Элиот вышел во дворик и уселся там, бездумно, удрученно воззрившись на поникшую листву каучукового дерева, утопающего во мраке. Он глазел в пространство пару минут, прежде чем заметил, что тень позади дерева вроде бы слегка пульсирует, но, как только попытался вглядеться попристальнее, пульсации прекратились. Элиот встал, и ножки шезлонга проехались по бетону с противоестественно громким визгом. Чувствуя, как волосы встают дыбом, Элиот оглянулся. Ничего. "Ну ты, старый маразматик! мысленно ощерился он. - Ты, старый псих-одиночка!" Он рассмеялся, но тут же тревога вспыхнула вновь: прозрачная чистота смеха, эхом раскатившегося в пустом колодце двора, словно разбередила мрак, и тот вдруг встрепенулся. Просто надо выпить! Проблема лишь в том, как пробраться в спальню, не разбудив Микаэлу. Черт, а может, как раз следует разбудить ее? Наверно, стоило бы потолковать с ней, пока случившееся не обратилось в негибкое, непоправимое прошлое и не обросло целой гроздью причитающихся комплексов.
Он повернулся к лестнице, но тут же, испустив панический вопль, шарахнулся прочь, споткнулся о ножки шезлонга и рухнул на бок. В ярде от него стояла тень, смутно напоминающая человека и формой, и ростом; она легонько изгибалась и покачивалась, будто колеблемая волнами бурая водоросль. Пространство вокруг силуэта едва заметно дрожало, будто изображение было не слишком умело вмонтировано в реальность. Вскарабкавшись на четвереньки, Элиот пополз прочь. Тень начала оплывать, превратившись в черную лужу на бетоне; затем выгнулась посередине, будто гусеница, свернулась бубликом и потекла-покатилась следом за Элиотом. Затем вздыбилась, снова приняв человекообразную форму, и нависла над ним.
Все еще напуганный, но уже немного опомнившийся, Элиот поднялся на ноги. Раньше он ничтоже сумняшеся отмел бы доказательства существования лха, доставленные его затуманенным взором, и списал бы все на галлюцинацию, навеянную народными байками. И хотя сейчас его подмывало прийти к тем же заключениям, доказательств обратного было хоть отбавляй. Глядя на безликий черный пузырь головы лха, Элиот ощущал встречный взгляд, причем взгляд понимающий, взгляд существа, наделенного индивидуальностью. Словно колебания оболочки лха порождали дуновения, доносящие по воздуху эмоциональный запах его личности. У Элиота сложилось впечатление, что лха смахивает на старого полоумного дядюшку, любящего сидеть в подвале под лестницей, глотая мух и хихикая себе под нос, но зато умеющего предсказать, когда выпадет первый снег, и подсказать, как починить хвост воздушного змея. Дядюшку чудаковатого, но безвредного. Лха протянул руку, черным протуберанцем отделившуюся от его торса и лишенную каких-либо признаков пальцев, будто лапа плюшевого мишки. Элиот попятился, все еще не в силах поверить, что ему ничего не угрожает. Но рука вытянулась куда дальше, чем казалось возможным, и охватила его запястье. На ощупь она оказалась мягкой и щекотной, будто по коже пробегал поток мохнатых мотыльков.
Элиот отпрянул, но за миг до этого расслышал жалобную ноту, прозвучавшую прямо у него в голове, и этот плач - наделенный той же текучей плавностью, что и рука лха, - преобразился в бессловесную мольбу. Насколько Элиот понял, лха был напуган, безмерно напуган. Вдруг он оплыл книзу и покатился, заскакал, потек вверх по ступеням; докатившись до первой лестничной площадки, лха спустился на половину пролета вниз, вернулся на площадку, опять спустился, повторяя процесс снова и снова, совершенно явно умоляя Элиота ("О Иисусе! С ума сойти можно!") последовать за собой. Точь-в-точь как Лесси - или какое-нибудь другое нелепое телевизионное животное, - пытающаяся отвести его туда, где лежит раненый лесник или где свежевылупившимся утятам угрожает лесной пожар. Следовало бы подойти, потрепать его за ухом и спросить: "В чем дело, детка? Эти белки насмехаются над тобой?" На сей раз смех подействовал на Элиота отрезвляюще, утихомирив его разбушевавшиеся чувства. Конечно, существует вероятность, что эпизод с Микаэлой разорвал и без того истертые нити, связывающие его с реальностью - хотя вряд ли стоит принимать ее всерьез. А даже если и так - тоже ничего страшного. С этим Элиот и направился к лестнице, а там вверх, к зыбкой тени на лестничной площадке, проронив:
- Ладно, Бонго, давай поглядим, с чего это ты так разволновался.
На третьем этаже лха стремительно свернул в коридор; Элиот едва поспевал за ним и настиг только у комнаты, где мистер Чаттерджи разместил свою коллекцию. Лха стоял перед дверью, размахивая руками - должно быть, подавая знак, что надо войти. Элиот сразу же вспомнил о ящике.
- Нет уж, спасибочки, - буркнул он, чувствуя, как по ребрам сбегает капля пота, и вдруг сообразил, что рядом с дверью чересчур жарко.
Ладонь лха потекла к дверной ручке, поглотив ее, а когда отстранилась, как-то странно раздувшись, на месте механизма замка в дереве зияла дыра. Дверь приоткрылась на пару дюймов. Из комнаты в коридор просочилась тьма, придав воздуху какую-то маслянистость. Элиот попятился на шаг. Лха выронил замок - тот вдруг материализовался под черной бесформенной ладонью и с лязгом грохнулся на пол - и ухватил Элиота за руку. И снова у Элиота в голове раздался вой, мольба о помощи; в этот раз он не отпрянул и гораздо яснее понял суть процесса перевода. Вой потек в мозгу холодным потоком жидкости, а когда смолк, просто появилось послание, как появляется изображение в хрустальном шаре. В страхе лха появились утешительные нотки, и хотя Элиот понимал, что именно эту ошибку люди допускают во всех фильмах ужасов, он все-таки просунул руку в комнату и начал нашаривать выключатель, в душе опасаясь, что его в любую секунду утащат внутрь и сожрут. Наконец он включил свет и пинком распахнул дверь.
И тут же пожалел об этом.
Ящики будто разнесло взрывом; обломки досок и щепки были раскиданы повсюду, а кирпичи грудой высились посреди комнаты. Кирпичи темно-красные, рыхлые, крошащиеся, будто запекшаяся кровь, и каждый помечен черными буквами и цифрами, означающими первоначальное расположение в кладке камина. Но сейчас все они пребывали не на своих местах, несмотря на весьма искусное расположение. Из кирпичей было сооружено подобие горы, вопреки грубым строительным блокам весьма точно воспроизводившее обрывы, расщелины и пологие склоны реальной горы, виденной Элиотом на фотографии. Горы Эйгер. Она возносилась под потолок, буквально лучась уродством и варварством в сиянии ламп, словно вдруг зажила какой-то своей жизнью эдакий клык багрового мяса, источающий вонь каленого кирпича, неприятно щекочущую ноздри.
