Пришла Анна Борисовна. Флюс ее за время моего сна еще больше вырос. Я из сочувствия посоветовал компресс и в тот же миг сделался лютым врагом бедняги. Неловкость ситуации сгладило явление новых... чертей.
Их было четверо. Пока Анна Борисовна расставляла посуду, я со всеми познакомился:
- Профессор Западловский - Пыркин, очень приятно.
- Плехан Иванович - Георгий Алексеевич.
- Дюка - Георгий.
- Алик - Гога.
Натурально, я видел их в первый раз, но сразу понял: черти обо мне знают и пришли по важному делу.
Но, Кесарь, даже поняв это, я снова ничего опасного не заподозрил! Напротив, мне захотелось понравиться друзьям Попсуенко.
Уселись за стол. Руки вели себя, как встарь - кротко. Я с нежностью подумал: "Ласточки мои..." Началась интеллигентная беседа: о погоде, о реформах, о загранице. Словом, атмосфера была самая раскованная. Я узнал о новых знакомых немного, только то, что профессия горластых молодых чертей, Люки и Алика, называется "бойцы скота". Плехан Иванович, пожилой господинчике крашеными усиками щеточкой, от расспросов хитро уклонялся. Профессор озабоченно молчал.
Мне были симпатичны все, кроме этого профессора. Он имел неприятнейшее сходство с ящерицей: узкая лысая голова, бессмысленные круглые глазки, юркие движения.
Застолье было в разгаре. "Бойцы скота" дуэтом спели бравую маршевую песню "Эх, эскадрончики мои!..", Анна Борисовна мрачно сыграла на гитаре, Плехан Иванович рассказал, театрально жестикулируя, неприличный еврейский анекдот. Я тоже решил внести лепту в общее веселье и прочитал из Пушкина: "Шуми, шуми, послушное ветрило...". Дальше-то я не знал, и никто, по-видимому, не знал тоже. Мне стало неудобно. Все молчали.
И вот тогда заговорил вдруг профессор:
- Говорил я ему: "Евгений, не спеши! А то будет, как в прошлый раз!"
Фраза была загадочная, но явно относящаяся к Попсуенко, и я живо поинтересовался:
- А что было в прошлый раз?
- Что, что! - фыркнул Дюка. - Как говорится, замели...
Анна Борисовна свирепо кашлянула. "Боец скота" умолк.
Тогда я спросил, чтобы поддержать интеллигентный разговор:
- Вы, простите, каких наук профессор?
Вопрос мой не понравился - Западловский моргнул и, почудилось, яростно вильнул хвостом, спрятанным под столом. Дюка с Аликом заржали. Анна Борисовна погрозила мне пальцем с такой злостью, что он чуть не оторвался.
- У нас, юноша, не рекомендуется лишних вопросов задавать, высокомерно и строго сказал Плехан Иванович.
- А это не ваша прерогатива - указывать да выговоры делать! - накинулся на него профессор. - Вы кто? Вы - казначей. Вот и занимайтесь, чем ведено!
Ясно: расстроилось веселье. Руки потихоньку стали почесываться, и я впервые за весь вечер ощутил беспокойство. Оно было ничтожное и противное, как таракан, бегущий по чистой стене.
- Где товарищ Попсуенко? - тихо спросил я.
- Евгений Робертович будет позже. Он поручил мне подготовить вас.
- Профессор, кончай тягомотину, говори все прямиком, - перебили "бойцы скота".
Западловский вильнул хвостом.
- Вам, Пыркин, посчастливилось стать свидетелем и участником великого исторического процесса.
- Ры-во-лю-ци-он-но-го! - важно пояснил Плехан Иванович.
- Сейчас разве революция?! - всполошился я.
Все, включая Анну Борисовну, засмеялись.
- Поздравляю, вы не знаете, что сейчас революция! А что же тогда по-вашему, что, а? Нет, что? - приставал, издеваясь, профессор.
- Н-не знаю... жизнь...
- Жизнь - это революция, а революция - жизнь! - хором провозгласили Дюка и Алик.
Я не возражал.
- Евгений Робертович Попсуенко, несмотря на свою молодость, а может быть, и благодаря ей, - видный деятель революционного движения. Это доступно вашему пониманию, Пыркин?
Я понял, но сделал вид, что нет.
- Черт побери! - вспылил Западловский. - Вы хоть знаете, кто такой Робеспьер?.
- Нет!!!
- Ладно, допустим. Вернемся к Попсуенко. Слушайте внимательно: он задумал серию публичных выступлений и отвел вам главную роль в первом из них, которое состоится завтра. Понимаете?
Руки заныли, полезли трусливо под стол.
- Чего вы хотите от меня?
- Хотим, чтобы вы исполнили свой долг перед Отечеством.
- Это против официальной власти?! - закричал я, как ошпаренный.
Все снова захохотали, а профессор надменно ответил:
- Одному Богу известно, какая власть официальная, а какая нет. Не будьте же слюнтяем, Пыркин!
Руки под столом ущипнули меня: мол, надо схитрить, иначе живым отсюда не выбраться.
- А что я должен буду делать?
- Вот это прекрасный деловой вопрос! - обрадовался профессор. - Вы должны будете кинуть камень. Куда - вам укажут.
- Камешек вот таку-у-сенький... - показал кулак "боец скота" Дюка.
- Хлобысь! - рявкнул Плехан.
- В человека?! Камень в че-ло-ве-ка?!! Вы сошли с ума! Я - член партии!
- А где же ваш партбилет? - подло спросил Западловский. - Вы, мой милый, бомж. Вы партию опозорили.
- Я... болен неизлечимой болезнью... я не несу ответственности...
- Вы ее понесете, это я вам твердо обещаю.
- В психушку свезете?
- В тюрьму.
- За что?!
- А вы, сударь мой, человека убили. Вот-с!
Я окаменел и крикнул шепотом:
- Нет!
- Ишь, окрысился, - усмехнулся казначей.
- Вы месяц назад во время припадка болезни устроили драку около гастронома и зверски ударили по голове гражданку Евдокию Савельевну Полушалок, персональную пенсионерку 95 лет. Она скончалась, не приходя в сознание. На вас Пыркин, розыск объявлен. Вы - вне закона. Эскапады с лампочками - детские забавы по сравнению с убийством.
Профессор врал, издевался, не слишком даже притворяясь. Сейчас я уверен, что всю эту историю он придумал сходу и никакой Полушалок нет и не было на свете. И с чего бы это персональная пенсионерка встала в очередь за какой-то дрянью! Впрочем, встала бы, ой, встала... Но не в этом дело, а в том, что тогда, припертый к стенке чертовской наглостью, я растерялся: вдруг действительно старушку убил?..
Они стали хором стыдить меня:
- Не совестно вести такую жизнь?..
- Ночевать по подвалам...
- Воровать...
- Женщин калечить...
- ...и убивать!..
Анна Борисовна грозила пальцем.
- Еще хорошо, что вас Попсуенко подобрал и решил эту неуправляемую болезнь в нужное, полезное русло ввести. Вас, Пыркин, ни в коем случае нельзя оставлять без руководства, а то, чего доброго, вы завтра... Кремль взорвете. Покумекайте, что лучше: бросить какой-то банальный камень или взорвать народную святыню.
Тут, Кесарь, я совершил, не побоюсь сказать, самый лучший в своей жизни поступок - встал и поклялся:
- Я НЕ ВЗОРВУ КРЕМЛЬ!
Гром аплодисментов. Крики. Возгласы: "Браво!", "Во, дает!", "Золото-старик!" Наконец все успокоились.
