Ужин не привезли, и Гарсон процитировал слова одного из адъютантов Цугио: нам придется жить без пищи, пока мы не поймем, что "живем исключительно благодаря милости Мотоки". Наемники начали ворчать. Кое-кто отправился на охоту в поля за защитным периметром города, но удалось подстрелить только несколько кроликов и перепелок. На закате Гарсон совещался со своими офицерами - было объявлено, что они обсудят проблемы морали. Они провели несколько часов за закрытыми дверями.
Когда совещание закончилось, к нам в казарму пришел капитан и сказал:
- Дела хуже, чем мы думали. Через пять дней прибудет корабль с наемниками, нанятыми ябадзинами. Большинство из них бездомные колумбийцы, они вылетели с Земли через три месяца после нас.
- Но они не могли долететь так быстро! - воскликнул кто-то из нас.
- Конечно, если держали ускорение в законных пределах, - ответил капитан. - Но ябадзины предпочли заплатить побольше, чтобы не проиграть войну. Большинство наемников там рефуджиадос, которых социалисты изгнали из их домов. Химер там нет, они не соглашались улетать, когда так хорошо идет война в Южной Америке. И колумбийцев не тренировали самураи, так что мы не знаем, на что они способны. Но благоразумнее предположить, что они подготовлены к войне. И так как их вдвое больше нас, то это хорошее подкрепление для Хотоке но За.
- Наши наниматели из Мотоки требуют, чтобы мы начали наступление раньше намеченного срока. Выступаем через три дня, чтобы добраться до ябадзинов до того, как высадятся колумбийцы. И еще они требуют, чтобы все наши люди были на передовой, даже те, кто не подготовлен. Они говорят, что не их дело сражаться с машинами.
Новость была принята не очень хорошо. Люди, сидевшие вокруг голограмм и делавшие ставки на исход сражений, неожиданно смолкли. Повсюду началось ворчание. Но это не споры, общее мнение было единым. Нас обманывали, плохо кормили и обращались с нами без уважения. Корпорация Мотоки нарушила контракт: компьютер утверждает, что у нас по-прежнему уровень смертности достигнет 62 процентов при нападении на Хотоке но За. Кроме того, никому не хотелось заставлять идти в бой мятежников, а тем более сражаться с колумбийцами. Ведь с ними большинство еще недавно воевало на одной стороне. За час мы приняли решение, капитан вернулся к генералу Гарсону с нашим ответом:
- Пусть корпорация Мотоки идет к дьяволу!
Гарсон передал наш ответ генералу Цугио, и тот, по-видимому, принял его хладнокровно. Самураи не окружили наш лагерь, не было никаких последствий. На рассвете грузовик привез пищу, и мы тренировались, как обычно. Вскоре после завтрака в лагере появился Цугио в сопровождении своих адъютантов. Все они улыбались и казались довольными, но после встречи с Гарсоном Цугио удалился рассерженным, он хмурился и чесал свою лысую голову.
Гарсон через громкоговоритель объявил, что тренировки прекращаются, поскольку "мы хотим, чтобы они поняли: мы за них воевать не будем". Очевидно, на японский язык трудно перевести понятие "забастовки". Японцы решили, что воевать мы будем, просто отказываемся от помощи и советов их военных. В Мотоки когда человек бастует, он продолжает работать, удваивая свои усилия. Это заставляет его руководителей "потерять лицо", так как работник доказывает, что руководитель ему не нужен.
Мотоки никогда не встречалась с пассивным сопротивлением. Я провел день, раздавая устаревшие лекарства из своей медицинской сумки, а тем временем умы корпорации обдумывали следующий шаг. Мы ожидали наказания, угроз и оскорблений.
В сумерках Кимаи но Джи опустел. Мы удивленно смотрели, как все жители уходили по дороге, поднимая пыль. Я решил, что они несут дубины, чтобы побить нас, но 44 тысячи японцев, одетых в лучшее платье, прошли по дороге и расположились на невысоких холмах, окружающих наш лагерь: старухи, отцы, дети. Молодежь несла флаги корпорации Мотоки с изображением журавля, летящего на фоне желтого солнца над зеленым полем. Они яростно размахивали флагами, раскачиваясь всем телом. Под руководством генерала Цугио десять раз пропели "Мотоки Ша Ка", а дети сопровождали пение игрой на флейтах и барабанах.
Возможно, это был самый странный момент в моей жизни, хотя вся моя жизнь представляется мне последовательностью странных моментов. Очевидно, это была просьба о помощи. Когда певцы кончили, японцы спустились в долину, взяли нас за руки и повели в город. Я увидел мастера Кейго, он шел рядом со старухой, и вся наша боевая группа подошла к нему.
Он пожал нам руки, все время кланяясь.
- Это Сумако, моя жена, - показал он на древнюю старуху. У нее были седые волосы, широко расставленные глаза и плоское лицо. Морщины свидетельствовали, что она прожила трудную жизнь. Должно быть, ей не больше семидесяти, но она выглядела не очень хорошо. На ней было кимоно персикового цвета, такое качество японцы называют hade, красота ярких цветов. Такие кимоно обычно надевают молодые женщины.
- Она прекрасна, - сказала Абрайра.
- О, всего лишь глупая женщина, - вежливо ответил Кейго, публично уничижая свою семью. Я до сих пор не сознавал, чего ему стоил полет на Землю. Вернувшись на Пекарь, он застал свою жену состарившейся, а остальных членов семьи, вероятно, мертвыми. Он продолжал: - Мы будем очень благодарны вам, если вы пообедаете с нами.
Мы согласились, и он провел нас в город, указывая по дороге на красоту сливовых и вишневых деревьев, на буддистский храм на холме. Сумако поторопилась домой, а Кейго задержал нас, показывая национальный террариум, гигантский купол, покрывавший участок местности, не подвергшейся терраформированию. Тут росли тысячи ультрафиолетовых деревьев, похожих на водоросли, а также редкие мхи и грибы. Под кустами ползали местные насекомые и гигантские сухопутные крабы. И все это время Кейго говорил, описывая природную красоту, чудеса Пекаря, рассказывал, что ябадзины стремятся уничтожить все, о чем мечтает Мотоки, что она создала величайшее общество во вселенной, Японию, возрожденную в эру света. Он показал нам центральную контору корпорации, небольшое пятиэтажное здание из стали и бетона, казавшееся здесь неуместным: это было единственное здание в городе выше двух этажей. Потом он отвел нас к реке, в старый город - гигантский индустриальный район под вторым куполом, где производилось все необходимое, от керамических чайных чашек и детской одежды до биошахтного оборудования и моющих средств. Кейго рассказывал, что его предки ценой больших лишений построили этот купол, они испытали сильный экошок, потому что длительное время подвергались воздействию чуждого окружения.
Я понимал, что пытается сделать Кейго. Мы не хотим сражаться ради врагов, но он надеялся, что мы будем сражаться ради друзей. Он показывал нам национальные сокровища, пытался вызвать любовь к его маленькому дому, передать нам мечту. Но в тоне его голоса звучало еще кое-что: он отчаянно хотел, чтобы мы восхитились всем сделанным Мотоки, восхитились им и его народом. Все это было жалко и ничтожно.
Он отвел нас к себе домой. Мы вошли в маленькую прихожую и сняли обувь, надели шелковые шлепанцы. Кейго позвал жену, и Сумако открыла дверь, ведущую в главную часть дома, поклонившись и пропуская нас. Дом большой и открытый, с крышей из толстых досок. На полу плитка выложена мирными прямоугольниками. Кому-нибудь это показалось бы прекрасным. Но природа отвергает прямоугольник, и мне не понравилась упорядоченность, навязанная этому дому. Кейго презрительно отозвался о бревнах, из которых выстроен его дом, говорил о его запущенном состоянии, извинялся за недостаточно роскошный прием, потом показал нам tokonama, нишу в одной из комнат, украшенную растениями и камнями. Вначале я пришел в восторг при виде тысячелетней сосны - естественный изгиб ствола, опадающие иглы. Но это не реальная природа, всего лишь тщательно сооруженная подделка. Народ Кейго по-настоящему не любит природу. Он любит только подражать природе. Я слушал, как он продолжает перечислять свои недостатки. В собственных глазах он скромный человек и хороший хозяин. Но я подумал, не напрашивается ли он таким образом на комплименты.
Мы были вынуждены возражать ему.
- Ах, какой прекрасный сад, Кейго-сан! Изысканная симметрия и совершенство. Ничего подобного нет в моей деревне в Колумбии, - начал Завала, и мы стали варьировать его замечание.
Дом у Кейго был прекрасный и обед замечательный. Кейго отрицал кулинарные способности Сумако, и она счастливо с ним соглашалась, а мы возражали и хвалили ее талант и вкус. Сумако сказала, что у нее вообще нет способностей к кулинарии. И хотя это самоунижение мне претило, я находил ее очаровательной, почти комичной в этом искреннем унижении. Мне стало ее жаль. Я все время думал, что не я, а она должна была омолодиться.
После обеда Кейго повел Мавро, Перфекто и Завалу в sento, общественные бани, а мы с Абрайрой гуляли под вишнями у реки. Под цветущими деревьями гуляло множество латиноамериканцев, они разглядывали светящиеся бумажные стены, смотрели на Кимаи но Джи.
