Ох, ей бы сюда в студентки, она бы тут развернулась! Она бы им такие планы вместе с горами наворотила! Но сейчас было слишком поздно, хотя и еще несколько месяцев назад она была такой же безалаберной студенткой. Шумное, озорное население их общежития смотрело сквозь нее, ее уже воспринимали по другую сторону баррикад — как одну из преподавательниц, для которых она тоже пока не стала своей. Бабушка Настя сказала бы об этом: "От ворон отстала, а к павам не пристала!"
Ее шеф брал тогда в аспирантуру много учеников из среднеазиатских регионов: казахов, киргизов, узбеков. Никто их не брал, а он в этом видел свой гражданский долг. Они очень плохо говорили по-русски. Их надо было как-то понимать, когда они привозили пробы грунтов, результаты экспериментов, статьи, написанные, по их разумению, на русском языке. На их кафедре в то время работало много евреев и немцев, почти все преподаватели неплохо знали немецкий и английский. Что-то слышали об этих языках и азиатские аспиранты шефа. Поэтому обсуждение научных проблем проходило на кафедре иногда на каком-то морском жаргоне, с усиленной жестикуляцией всех его участников. Варвара, в силу некоторых своих способностей, понимала и без слов этих неглупых, в данной ситуации глубоко несчастных людей, стремящихся получить заветную степень кандидата наук любой ценой. Поэтому ее часто приглашали на такого рода дискуссии в качестве толмача.
Она жила полнейшим изгоем. Совершенная, абсолютная, полная свобода всегда тяготит молодость, поскольку это все-таки довольно стадный период жизни. И она была даже рада, когда приезжали все эти киргизы. Перед отъездом к своим верблюдам, они обязательно звали ее к себе на плов. Водку они тоже пили неплохо. Варя не умела тогда еще с легким кряканьем опрокидывать стакан, как позже научилась на кафедре, поэтому ей вполне хватало на весь вечер одной рюмки, и ею она насасывалась до полного опьянения.
Плов — жирный, с золотой верхней корочкой, почтительно выкладываемой ей на блюдо, был замечательный. Они говорили с ней на своем языке, старясь понять то, что она отвечала им на русском. Но общению это как-то не мешало. Никогда ее не приглашал кто-то один из них. Пусть это была, за ее исключением, мужская, но всегда многочисленная компания. Они рассказывали смешные случаи из своей жизни в России, потешались друг над другом, повествуя о своих похождениях по ресторанам и приключениях с женщинами. Варя хорошо воспринимала их азиатский юмор, видела смешную сторону именно с их узкоглазой точки зрения. Ей нравилось и их уважительное ухаживание, нравилось ловить на себе быстрые ласковые взгляды, но никто из них не переступал установленной ею черты доступности, не проявлял настойчивости. Они до слез смеялись над размерами калыма у них на родине, рассматривали разные аспекты проблемы такого выкупа от половых до уголовно-правовых. Особенно рассмешило Варю то, что девушки с высшим образованием подлежали в Азии значительной уценке. То есть она, по их меркам, стоила бы вообще какой-то пустяк. Но, насмеявшись вдоволь, высокий широкоплечий узбек, взяв в руки ее ладонь, тихо сказал, на удивление понятно: "Ты стоишь всей жизни!". После ужина они степенно гуляли по кольцевой бетонной трассе, проложенной в лесу. Конечно, эти периодические интернациональные дефилирования Варвары с несколькими узкоглазыми, счастливо улыбающимися после сытного плова субъектами, были замечены. Они способствовали возникновению в изустном творчестве масс несколько иных версий об их совместном времяпрепровождении. Только потом до Вариных ушей дошла ее новая кликуха — "Звезда гарема".
В их общежитии на первом этаже проживала коммуна аспирантов-математиков. Все они были намного ее старше. Но когда она из вежливости расспрашивала их о детках, о семье, они уверяли, что либо в разводе, либо собираются разводиться. Хотя уж ей-то они могли бы и не врать о нестабильности своего семейного счастья. С двумя из них, Александром и Андреем, она сдавала кандидатский минимум по марксистско-ленинской философии. Попивая холодное пиво из Варькиного холодильника, они гоготали до двух ночи, готовясь экзаменоваться. Варя хохотала вместе с ними, но ее несколько тяготило, что ее ночи теперь были заняты не чем-нибудь иным, а марксистско-ленинской философией. В сумерках в ее крошечной комнатке было совершенно негде повернуться. Кроме двух дюжих аспирантов тут же на холодильнике и подоконнике откровенно скучали два призрачных азиата. На узкоглазой физиономии старшего из них читалось непомерное изумление. Раньше он очень интересовался литературой, заглядывая в Варькины книжки из-за ее плеча. Он даже иногда давал ей понять, какие книги он считает полезными для нее, а какие — не стоящими внимания. Но теперешнее ее чтение вызывало у него сложные чувства. С одной стороны, вместо того, чтобы сквозь ночь мчаться над мрачными соснами к чужим грезам и снам, они были вынуждены теперь сидеть с Варькой над книжками. А с другой стороны, он никак не мог сообразить, для чего же были написаны такие книжки? Он еще мог представить себе, что огромный том мифов Древней Греции, взятый Варькой из дому, для чего-то может быть ей полезен, хотя все, что там написано — вранье. Ведь всем известно, что никакого Посейдона в океане нет, там живет огромный морской змей, чьи движения и рождают волны, несущие смерть. Пусть, даже эти лживые мифы можно было перетерпеть. Но все-таки для чего же написаны такие книги, как "Материализм и эмпириокритицизм"?
А потом математики вдруг стали приходить к Варьке по одному. Они как-то поочередно заболевали, а может, просто завели более содержательную личную жизнь вдали от покинутых семейств. Но отряд их, в этом случае, старался не замечать потери бойца, и на распорядок их занятий это не влияло: музыка на всю мощь, кипа первоисточников и составных частей марксизма, ернический разбор вопросов и лошадиное ржание почти до утра. Днем они отсыпались в своих конурах, а к вечеру добывали новые книжки о партии.
Экзамен Варя сдала на пятерку. Она вообще хорошо сдавала пожилым мужчинам. Да и марксистский философ ей попался что надо! У нее принимал экзамен сам заведующий этой самой кафедры. Он не был немцем, но два года преподавал на университетской кафедре в Калининграде, где когда-то читал лекции Кант, поэтому он весь пропитался немецким духом. А Варька в последнюю ночь перед экзаменом как раз имела долгую беседу с Эммануилом. Призраки убедили ее, что это будет полезно. При ответе на билет она незаметно для себя почему-то свела всю марксистско-ленинскую философию к вопросу, волновавшему ее не меньше Канта: достаточно ли человеку звездного неба над головой и нравственного закона внутри? Они долго спорили в захлеб с экзаменатором, поскольку положительный ответ на этот вопрос делал совершенно бессмысленным марксистский раздел философии, а отрицательный — всю философию сводил в куриную гузку, как сказала бы ее бабушка. В результате бывший наместник Канта даже отметил в приказе по институту ее замечательный ответ.
