- А за кого же?
- Мне очень жаль, товарищ Зотов, если это так. На самом деле ты ошибаешься. На самом деле мы с тобой давно не люди, а нечто более высшее.
- Что?..
- Да. Не перебивай. Послушай мой план. Я тебя сто лет знаю. Через все грехи с тобой прошел и поэтому тебя уважаю. А то бы... Ладно. Надо воевать серьезнее. Чтобы больше людишек гибло. Пусть героини и не вылезают из быстрых гротов, рожают, как на конвейере. И жить станет веселее, и те, что выживут, станут настоящими чудовищами. А потом выпустим монстров из Соленой пещеры. Прекратим войну между собой, замиримся и начнем большую войну с теми. - Дудко выразительно ткнул пальцем в потолок.
- Как? - теперь очередь быть. напуганным выпала Зотову. - Да там же у них...
- Ничего там у них особенного. Сначала по ночам будем действовать. Уж наши нижние людоеды страху наведут. Вся округа опустеет. Потом и днем привыкнем действовать. А потом притащим каких-нибудь ученых. То есть не каких-нибудь, а самых лучших. Притащим технику и реактор Коломенского откопаем. А уж с ним-то вся Земля будет наша, - последние слова Дудко прошипел, как и подобает суперзлодею, уже с полным на то основанием не считающему себя человеком.
Зотов выдавил из себя улыбку, сел и сложил руки на коленях, с виду расслабившись. Призывая на помощь всю свою житейскую мудрость злого подземного божка, он понял, что глобальные планы Дудко - больная фантастика. И монстры эти из Соленой пещеры - существа неуправляемые. И снаружи у людей такая силища, что не одолеть их никогда. Страху на какой-нибудь район Тульской или Московской области навести можно, но и только. И этот реактор - подальше от греха - лучше не трогать.
Но он слишком давно знал Дудко. Знал, что в этом мягком теле таится железная воля, что это гораздо больше Дудко, а не его, Зотова, заслуга в том, что Система Ада существует именно в таком виде, как сейчас. Тверже всего Зотов понял, что на каком-то этапе ему самому в этих планах собеседника не останется места.
- Слушай, Федор, так ведь грех греху рознь. То, что мы с тобой уже нагрешили, это одно, а то, что ты предлагаешь, - во сто крат больше.
- Какая разница, идиот? Это между убийством одного человечка и двоих пропасть. А между убийством тысячи и десяти тысяч уже никакой разницы. Или ты этого не понял? Или ты не понял, что мы с тобой стоим выше всех грехов? Нам можно всё. Мы свободны. Это же счастье. Уничтожь свою правнучку и докажи, что ты свободен. Или давай я уничтожу ее...
Последнее предложение Зотов как-то пропустил мимо ушей.
- А если я не соглашуся, - насупившись, глядя исподлобья, спросил вечного оппонента Зотов, - что тогда? Война всерьез?
- Ну, - неопределенно скривил губы Дудко, но в глубине глаз его разгоралась ненависть, - не знаю... Мы так давно с тобой дружим, что, может быть, и всерьез.
- До последнего человечка?
- До последнего человечка, если в этом есть какой-то смысл.
Зотов поднялся. Как бы не зная, куда деть свои большие руки, сложил их за спиной, сунул в карманы халата, сложил на животе. Он боялся Дудко. Все-таки всю жизнь боялся. А так жить невозможно.
Дудко сидел на своей кровати, опираясь на руку. Он проследил взглядом за Зотовым, потом посмотрел в сторону. Он тоже всю жизнь боялся Зотова и корил себя за это. Этот огромный мужик - кто он такой, если разобраться? Липецкий колхозник, черноземное быдло, мужик. Правда, воли у этого мужика на семерых хватит. Сам битый, но и других убивавший без всякой пощады.
Но ведь он, Федор Дудко, ни дня в своей жизни не работавший на человеческое государство, не какое-нибудь быдло, а вор в законе, в настоящем старом законе, сын знаменитого еще при царе Николае ростовского вора в законе. И выше его сил бояться вечного своего партнера по игре в войну.
Заметив, что Дудко отвернулся, Зотов, не раздумывая, бросился на него, сцепил руки на жирном теплом горле.
- Вот я, значить, погляжу - какой ты нелюдв, - выговорил он, задыхаясь. - Если подохнешь...
Дудко понял, что проиграл не только секунду. Он пытался напрячь шейные мышцы, отодрать стальные руки от своего горла, брыкаться, попробовать достать Зотова рукой в уязвимое место.
Один пистолет у Дудко лежал под подушкой, другой - в куртке, висевшей на гвозде. Последней мыслью было дотянуться хоть куда-нибудь из самого мрачного омута, куда его, как живучее тесто, старательно запихивали сильные руки Зотова, извечно пахнущие землей. Здесь, в Системе Ада, всегда пахло землей...
Кате нравилось в маленькой общине сумасшедших. Дядя Юра, тетя Даша, поющая девушка без имени, недавно попавший сюда поэт Штам, все пытавшийся вспомнить, какие он когда-то сочинял стихи не про Зотова, и пожилой цирковой жонглер, еще умевший жонглировать тремя предметами, жили воспоминаниями. Только нелюдимый, заторможенный, вонючий мужчина не принимал участия в общих беседах. Чаще всего на голодный желудок рассказы о прошлом, даже выдумки, уносили их из подземелья на свободу. Эти истории рассказывались по сотне раз, и людям даже снились чужие сны.
Катиной истории безоговорочно поверили - и тому, как девушка сюда попала, и тому, что по самой маловозможной случайности оказалась действительно правнучкой самого Зотова. Здесь не было принято рассказывать о подземной жизни. Но Катя тем не менее поведала о страшной игре в балду и о том, к чему ее вынудили Зотов и Дудко. И ее прятали, действительно прятали от прадедушкиных эмиссаров, которые не очень-то усердствовали в поисках, поскольку прадеду было в это время и не очень-то до нее.
- Катя, а мне сегодня приснился твой сон, - объявил однажды после скудного завтрака дядя Юра. - Это вот, значит, как мозги будущее воспринимают и с привычными представлениями о нем сочетают. Ты только не смейся, ладно?
Вижу я, что приземляется наш пассажирский самолет на каком-то большом аэродроме. И самолеты там все стоят шикарные, и автобусы к ним подъезжают шикарные, и здание аэровокзала шикарное. Ну, думаю, - Нью-Йорк. ан, оказывается, Москва. Меня никто не встречает, черные лимузины не подают. Ну и не надо. Я никому не известен - и хорошо. Сажусь в автобус, а там ни кондуктора, ни кассы нет. Стою со своим двугривенным, а все смеются.
- Коммунизм уже, что ли? - спрашиваю. А все говорят:
- Коммунизм, коммунизм.
Приезжаем в Москву, а это и не Москва вовсе, а непонятно что - кругом реклама всякая, иностранные автомобили. На одном большущем щите негр нарисован и чего-то написано не по-нашему. Спрашиваю у какой-то девицы - кто это, мол? А она говорит:
- Это Брежнев Леонид Ильич, кандидат в президенты от демократической партии. А вон там, - и показывает на другой щит, где Аркадий Райкин нарисован, - Брежнев Поль Маккартневич, кандидат от республиканской партии.
