Обедали торопливо и в основном молча. Обитатели Врат Тени, свыкшиеся с присутствием Труф, безбоязненно перекидывались таинственными фразами, значение которых Труф, правда, не понимала. Используемая терминология была ей абсолютно неизвестна, да ее не понял бы ни один психолог.
Что могут обычному человеку сказать такие слова, как "ритуал ослабления силы изгнания"? Для Труф она имела такой же смысл, как и "возведение срединной колонны". Слушая все эти разговоры о путях, стезях, колоннах, вратах и домах, о право— и левосторонних деревьях, Труф думала, что она присутствует на праздничном вечере в сумасшедшем доме. Правда, беседа становилась более понятной, когда начинали мелькать термины из лексикона садоводов. Но только что под ними подразумевалось?
Лайт радовалась больше всех, она поминутно оглядывала сидящих и счастливо улыбалась. Остальные, включая Эллиса, относились к ней как к ребенку-любимцу, баловню семьи, и только Труф видела и знала то, на что никто не обращал внимания, — сколько душевных сил тратила Лайт. Любовь, замешенная на невежестве, способна убить.
Труф решила во что бы то ни стало вытащить Лайт из Врат Тени, и в этом союзником ей может быть только Майкл.
Собственное поведение казалось Труф странным. Не желая уезжать отсюда, она стремилась оградить от воздействия дома девушку, которую знает всего неделю. Правда, Лайт была ее сестрой, частью ее крови, взывающей к ней.
— Боюсь, нам придется покинуть вас, — прервал Джулиан ход мыслей Труф. — Он нагнулся и положил руки ей на плечи. — Но я повторю слова Гарета: добро пожаловать в наш круг в любое время.
Труф чуть не взглянула на Майкла, но вовремя опомнилась. Это было бы тактической ошибкой, о которой Труф впоследствии пожалела бы. Плохо, когда знаешь, что не можешь рассчитывать на своего единственного потенциального союзника.
— Мне нужно время подумать, — ответила она, разряжая напряженную обстановку.
— Сколько угодно, — с улыбкой сказал Джулиан и пошел вслед за остальными.
В комнате остались только Труф и Майкл. Он немного посидел и поднялся.
— Майкл, подождите, — остановила его Труф.
Он галантно наклонил голову, ожидая вопроса.
— Предположим, я хочу вступить в круг. Что бы вы сказали мне в этом случае?
Майкл раздумывал над ответом недолго. Тщательно подбирая слова, он медленно произнес:
— Если вы когда-нибудь соберетесь присоединиться к кругу, то знайте, что ни счастья, ни спокойствия вам это не принесет. Скажу больше, вам придется расстаться с надеждой обрести их и в своей дальнейшей жизни.
Он произнес это как судья, выносящий приговор. Труф слушала Майкла с кислой миной. "Монолог, достойный иезуита", — подумала она.
— Вы не верите в магию, Майкл, не верите в работу Блэкберна. Вы считаете, что мой отец был сумасшедшим. — "Тогда что ты тут околачиваешься, Майкл Архангел?" — хотелось крикнуть Труф.
— Отнюдь, — простодушно ответил Майкл. — Я думаю, что он был на верном пути. В том-то все и дело, Труф, что каждое его слово — это истинная правда. Спокойной ночи. — Он галантно поклонился и направился к выходу.
Труф осталась совсем одна.
После стычки с Фионой и разговора с Майклом оставалось только одно — забыться во сне, но вместо этого Труф вышла на улицу и долго бродила по свежему вечернему воздуху. Она специально делала это, чтобы, вернувшись, сразу броситься в постель и заснуть. Когда Труф вернулась к себе, веки ее закрывались, поэтому, наскоро приняв ванну, она легла в постель и уснула, наверное, раньше, чем выключила ночник.
Проснулась Труф от ударов грома, так, во всяком случае, ей показалось. Она открыла глаза, и в ту же секунду блеснула молния, от которой комната наполнилась мутноватым серым светом.
В кресле у кровати сидел мужчина. Увидев его, Труф чуть не вскрикнула от ужаса. Не веря своим глазам, она пристально смотрела на него.
— Только не надо визжать, — сказал он страдальческим голосом. — Не люблю, когда женщины поднимают крик.
Снова блеснула молния, на этот раз уже далеко от дома. Прогремел гром, и тут же хлынул дождь. С неимоверной силой, заглушая удары грома, по стеклу забарабанили тяжелые капли. Труф успокоилась, она узнала ночного гостя. Заставив себя подавить охватившее ее оцепенение и ужас, Труф потянулась к стоящему у кровати ночнику.
— Не стоит, — предупредил Блэкберн.
Труф убрала руку. Если это сон ("Да, конечно же, это сон", — твердило ей сознание), то он сейчас кончится. Труф старалась стряхнуть с себя наваждение, но все ее чувства говорили, что это явь. Труф посмотрела на кресло еще раз. Мужчина, точнее, его неясный силуэт, едва заметный в темной комнате, продолжал находиться в кресле.
— Чего ты от меня хочешь? — спросила Труф. Великолепно, она начинает разговаривать с призраками.
Снова сверкнула молния. Длинным змеиным языком она ворвалась в комнату и осветила Торна. Он был похож на свой портрет: те же джинсы и футболка, те же длинные светлые волосы, перехваченные лентой.
— Для начала я хочу получить назад свое ожерелье и перстень. Где они?
Труф так поразилась его голосу, что вначале даже не смогла вспомнить, где на самом деле лежат драгоценности. Она была в ужасе, все сознавала, и это был не сон. Поддавшись первобытному страху, она поверила, искренне поверила в то, что возвращение Торна Блэкберна из мертвых состоялось. Перед ней сидел ее отец.
— Они в багажнике моей машины, — наконец сказала она.
— Черт подери, мне не хотелось бы посылать тебя на улицу в такую проклятую погоду, — посетовал Торн Блэкберн. Слова его заглушили раскаты грома. Когда треск и грохот прошел, Блэкберн снова заговорил: — Принеси их в дом и оставь где-нибудь. Они мои и нужны мне. Тебе они ни к чему.
Капли дождя мелкими камешками сыпали по стеклу. Снова сверкнула молния, в ее свете Труф увидела тень Блэкберна на стене, такую же реальную, как и сидящий перед ней нестареющий призрак. Отгоняя вызванное диким страхом головокружение и подступающую тошноту, Труф зажмурила глаза.
— Ты мертв, — стуча зубами, сказала она. — Тебе уже ничего не нужно. — Слова Труф сопровождали громовые раскаты и режущий глаза блеск молний.
— А ты такая же упрямая, как и твоя мать, — произнес Торн с нежностью в голосе. — У меня нет времени спорить с тобой и рассказывать, как я исполняю свои трюки. Я пришел к тебе совсем по другому поводу. Уматывай из моего дома, и чем скорей, тем лучше, пока не очутилась на сковородке со всем своим рационализмом в заднице. Кем ты себя возомнила? Ты не Ганс Хольцер. И запомни, моя милая, ты не чья-нибудь, а моя дочь.
