Они шли, шли, а потом, уже совсем в глубине, пожалуй, метров на пятьдесят под поверхностью, вышли в большой, гулкий, облитый каменно-металлическими тюбингами, словно метро, зал. Здесь и в самом деле под низкими потолками был проложен рельс, только необычный. Рост готов был поклясться, что внутри у него проходят какие-то кабели и много чего еще.
В дальнем конце платформы на рельсе висел металлический цилиндр. Он был не очень велик, как две шахтерские вагонетки, и внутрь его вела отодвинутая вбок дверца.
– Вползайте, – приказала санитарка.
Шипирик с удовольствием вполз, тут же растянулся на рифленом металлическом полу и закрыл глаза. Рост примостился на узеньком откидном стульчике, но так, чтобы ему было видно хоть что-нибудь в крохотные окошки в торцах цилиндра. Девушка протиснулась к месту водителя, похлопала по каким-то кнопкам, потом сдвинула с усилием пару рычагов. Вернулась и задвинула дверь. Стало темно, боковых-то окошек не было, а если бы и были, снаружи определенно не имелось ни одного фонаря. Даже те, что горели над платформой, выключились после того, как задвинулась дверь цилиндра. Санитарка снова уселась в кресло водителя, обернулась, посмотрела разом уставшими глазами на Ростика.
От нее пахло лекарствами так, как Ростик привык с самого детства, сколько себя помнил. И этот взгляд он, кажется, узнавал. Это был взгляд медика, разом обрубившего самообладание, давшего себе разрешение на усталость, чтобы быть готовым, когда потребуется, снова помогать больным или раненым.
– Ты пристегнись, – предложила санитарка, набрасывая на себя какие-то ремни через плечо и вокруг талии. – Я должна вернуться быстро, поедем на предельной скорости… Если они еще пути не обломали.
– А если обломали? – глуповато спросил Ростик.
– Тогда мы об этом не узнаем, – хмуро отозвалась девушка и дала ход. – Не успеем.
Цилиндр мягко, пожалуй, даже слишком нежно, тронулся, но скорость стал набирать уверенно.
Странные они тут, решил Рост, безнадежно проваливаясь в дрему, потому что в поле его зрения ничего не происходило, даже окошко пилота санитарка закрыла, как пробкой бутылку. Воюют с пауками, которые разделывают их крепость, словно мясную тушу… И вдруг он понял, понял, почему насекомые в первое же лето после Переноса таскали у людей металл. Этим же занимались и пауки тут, только в больших масштабах и с лучшим, так сказать, обеспечением. Значит, те рои насекомых, которые вообще очень восприимчивы к чужим мыслям, попросту скопировали эту войну, восприняли ее установку как приказ.
Но тогда чей приказ они выполняли? И что это были за ребята, которые отбивали металл у пауков ценой собственной жизни, совсем как люди в Боловске? И чем все это должно закончиться для них, для Ростика с Шипириком?
Почему-то пришла уверенность, что скоро он все узнает. И тогда он уснул уже спокойно, хотя избитое, измочаленное тело кричало от боли, даже «прыскалка» санитарки-аймихо не слишком помогла.
Мягкая живая подушечка улеглась вокруг Ростиковой шеи, и тотчас стало легче. Ростик даже повернулся, чтобы этому мангусту было удобнее. Но что-то пошло не так. Кто-то другой, с такими же острыми коготками деловито взобрался по нему и стал прогонять первого мангуста… Рост открыл глаза, вокруг него устроилась Белогрудка, на нее довольно рассерженно огрызался его главный кесен-анд'фа, пробуя занять свое место. Было непонятно, когда они успели проскочить в цилиндр.
Спина санитарки по-прежнему маячила впереди, только теперь они летели по тоннелю, все-таки изредка освещаемому слабыми фонариками, поэтому ее силуэт то и дело обрисовывался, словно вырезанный из черной светонепроницаемой бумаги.
Белогрудка наконец уступила, хотя и с ворчанием, и кесен-анд'фа улегся на Роста с полным на то правом, как показалось, даже с облегченным фырканьем. И сейчас же Рост стал растворяться в удивительном, ни с чем не сравнимом воздействии этого зверька. Первой его мыслью было, что он пришел сюда не просто так. И оказался…
Наконец-то ты тут, возникло в сознании Роста. Это был сильный и четкий сигнал. Мангуст улегся на Ростиковых плечах поудобнее. Существо, транслирующее эти мысли, все ощущало по-своему и было куда «весомей», чем чегетазуры. Кажется, оно даже присутствовало в обоих диапазонах Ростикова мышления одновременно – в чегетазурском и в том, который прежде назывался «подвальным».
Я тут, отсигналил Рост. Тебе придется многому научиться, пришел ответ. Я готов, на всякий случай отозвался Ростик, хотя отлично понимал, что ни черта он не готов, что таким слабым и беспомощным он уже давно не был… Но вместе с этими сигналами, в отличие от команд чегетазуров, к нему приходила какая-то сила, ясность и острота понимания, которой никогда не было в цивилизации каменноподобных гигантов.
Мне стоило труда добиться, чтобы ты был тут, сказал неведомый Некто. Это было трудно еще и потому, что я в тебе не уверен. Испытай меня, предложил Рост прежде, чем понял, что же он, собственно, сказал. И тут же стал ментально голосить, требовать, чтобы его все равно, как бы ни испытывали, что бы про него в конце концов ни решили, отправили домой, в Боловск.
Об этом поговорим потом, решил голос в сознании. Пока мне нужно… А вот что ему было нужно, Рост совершенно не понял, просто абсолютно, напрочь. Что-то такое этот мыслитель делал с ним, что-то из него выкачивал и при этом внушал, может быть, даже более скверное, чем «закладку», которую когда-то пытался использовать Саваф. Но вот что?.. Рост и так и эдак напрягался, пробуя разобраться в этом программировании, но безуспешно. Наконец, он получил приказ, прозвучавший холодно, вежливо, но и весьма резко – не пытайся сопротивляться.
Рост понял, что изнемогает, он даже откинулся назад, придавив неудачно устроившегося кесен-анд'фу, и принялся думать, что пора найти самцу-мангусту имя. С его девушками-то сразу все получилось. И тогда тоненько, словно из брюшка детской игрушки «уйди-уйди», возникло слово – Табаск. Так, значит, думал Ростик, это и есть имя… Конечно, имя, если его следует писать с большой буквы. Почему он так подумал, он даже не стал гадать, просто принял предложение и решил, что остальное – не его ума дело.
У Ростика много что-то в последнее время таких дел набралось, которые были не его ума. Впору было протестовать, только как и перед кем? Нельзя же протестовать просто так, в пустоту, это уже попахивает шизофренией. Уж в чем-чем, а в этом Ростик разбирался, недаром мама была медиком.
Давление на сознание не ослабевало, даже сделалось более мощным, и стало ясно, что долго Рост в таком состоянии не продержится. Но у него почему-то была уверенность, что когда он по-настоящему устанет, этот сигнал уйдет сам собой, вернее, его прекратят транслировать на его истощенный мозг, чтобы он не надрывался. Что-то в этом диалоге, если это можно было так назвать, наводило на такую уверенность, в отличие от сигналов чегетазуров, которые всегда были грубыми, приказными и изнуряющими.
