Шеф сидел красный, всклокоченный, не глядя ни на кого.
— Неужели нельзя было подождать? — он внезапно нарушил напряжённую, угрожающе нависшую тишину. — У меня же были в отношении вас планы! — пожаловался тоскливо.
— А вы нам говорили о них? — спросил Кирилл тоже упавшим голосом. — Вы вообще говорили с нами?
— Я немного иначе смотрел на вещи, — объяснил Доровский, почти оправдываясь. — И боюсь, что допустил ошибку… Нам, конечно же, следовало объясниться с самого начала. Возможно, у меня и нет морального права судить вас, Кирилл, но почему вы так торопились? Вам что, мешали работать? Выкручивали руки?
— А то нет? Взять хоть ту же командировку! Мы же должны были ехать вместе, но Евгений Иванович упёрся, сказал, что поедет только кто-то один, и то в лучшем случае. И это ещё при вас, Евгений Владимирович!
— Ладно, допустим. — Доровский сделал примирительный, почти дирижёрский по плавности взмах. — Исправить, очевидно, уже ничего нельзя. Подумаем лучше, как будем жить дальше. Бог с ними пока, с личными претензиями. Тему никак нельзя бросить, ребята!
— И не бросим! — взбодрился Малик. — Мы с Кирой договорились: всё остаётся по-прежнему.
— Даже если Кира уйдёт? — быстро спросил Доровский, обретая обычную самоуверенность. — Не стройте воздушных замков.
— Я оговорил себе право продолжить работу, — возразил Кирилл.
— Между нами говоря, это не вызвало бурных восторгов, — заметил Евгений Владимирович с оттенком злорадства.
— Тем лучше. Останусь на своём месте.
— И всё у нас пойдёт по-прежнему, — благодушно заключил Малик.
— Если по-прежнему, то я пас, — решительно отрубил Кирилл. — Именно сейчас настал тот критический момент, когда дело можно ещё сдвинуть с мёртвой точки. Потом будет поздно. Извините, Евгений Владимирович, но в первую очередь это касается лично вас. Вам нужно вмешаться.
— Что вы предлагаете? — спросил Доровский, надменно приосанясь.
— Для начала три вещи. Первое — пробить заявку, второе — подстегнуть металлургический комбинат, третье — добиться, чтобы тема осталась за Маликом. Любой ценой!
— Ишь ты! Настоящий ультиматум.
— Не ультиматум, а суровые будни жизни, — повторил Кирилл услышанную на профсоюзном собрании фразу.
— Идёт! — Евгений Владимирович решительно припечатал ладонь к столу. — Последнее я вам обещаю. Остальное — попробуем, хотя я далеко не всесилен, и вы это знаете.
— Для нас вы царь и бог, — почти искренне сказал Малик.
— Но у меня тоже будет условие. — Доровский ожесточённо погрозил пальцем. — Уж если взялись за гуж, то тянуть до конца! Хоть костьми лягте. Меня не касается, к кому вы идёте, Кирилл. Спрашивать буду как со своего сотрудника. Так же строго! Согласны?
— Если так же, — Кирилл двусмысленно улыбнулся, — согласен, Евгений Владимирович.
— И чтоб по первому свисту, как лист перед травой! Будете ездить ко мне, в Академгородок. О командировках я позабочусь… Я бы забрал вас с собой, — вздохнул Доровский скорее облегчённо, нежели разочарованно. — Так ведь не поедете, шпана московская?
— Я бы поехал! — мгновенно отозвался Малик. — На пару лет…
— Я, к сожалению, нет, — развёл руками Кирилл.
— Так я и думал. — Доровский пренебрежительно зашмыгал носом. — Однако поживём — увидим. Итак, что у нас прежде всего на очереди?
— Пулкин, Евгений Владимирович, — льстиво подсказал Малик.
— Пупкин! — кивнул Доровский и полез в академический справочник. — Идите, работайте, — отпустил небрежным мановением. — Мне звонить надо.
Лебедева позвонила Доровскому, которого хорошо знала по Менделеевскому обществу, на другой день после встречи с Кириллом Ланским. Разговор получился несколько странноватым. Сначала Евгений Владимирович взвился и закричал, что никогда не ожидал от Анастасии Михайловны подобного легкомыслия, потом разразился длинной тирадой насчёт разумности специализации, возможностей человеческого мозга и даже верхоглядства. С кем именно сопрягалось последнее качество, она так и не поняла. Доровский сильно сомневался в способностях Ланского освоиться с совершенно новой областью. Он говорил настолько страстно и убедительно, что Анастасия Михайловна на какое-то мгновение заколебалась. Лишь свежее впечатление от краткой беседы по поводу красноцветов, когда Ланской обнаружил покоряющее умение попадать в точку, помогло ей устоять. Внимательно выслушав Евгения Владимировича, она рассыпалась в благодарностях, туманно заметив, что подумает, посоветуется с начальством и так далее. А под самый конец, что едва ли было достаточно деликатно в создавшейся ситуации, напрямик спросила о личных качествах Кирилла.
— Что он за человек? — переспросил Евгений Владимирович и, словно преодолевая огромное внутреннее сопротивление, проворчал: — Ничего плохого сообщить не могу.
Лебедева передала содержание разговора Корвату.
— И что вас смущает, Анастасия Михайловна? — осведомился Игнатий Сергеевич, сняв очки и разглаживая переносицу. — В чём проблема?
— Ревнует старик, кипятится…
— По-моему, это его сугубо личное дело. Нет?
— Но вы же должны знать всю подноготную?
— На кой мне она, Тасечка? Отвечайте прямо: парень вам нравится?
— Пожалуй, — помедлив, ответила Лебедева, как бы прислушиваясь к себе.
— Как специалист он нас устраивает?
— Безусловно.
— Тогда берите его и не морочьте мне голову. Нечего резину тянуть. Рассусоливать нам с вами некогда.
— Но вы отдаёте себе отчёт в том, что понадобится не меньше года, прежде чем он полностью войдёт в курс дела?
— Полностью он не войдёт никогда. Для этого нужно быть геологом, Тася. Но если паренёк действительно таков, как вы говорите, то я уверен, что уже через три месяца мы начнём получать навар. Смелее запускайте вашего зверя на девственные поля. Пусть шурует! Нужен свежий взгляд со стороны, иначе мы так и будем буксовать на одном месте.
— Вы бы хоть взглянули на него, Игнатий Сергеевич! — мягко упрекнула Лебедева.
Она знала, как умел загораться Корват и гнуть своё с упорством маньяка, оставаясь глухим к предостережениям и разумным советам. Здесь, кажется, был именно тот случай.
— И взгляну, Анастасия Михайловна, почему нет? Давайте его сюда!
— Вы что, всерьёз полагаете, что он сидит у вас за дверью? — изумилась Лебедева.
— Тогда вызовите!
В своём наивном нетерпении шеф вновь напомнил ей капризного малыша, которому, если втемяшится что-то в башку, то, как говорится, вынь да положь. Иначе покоя не будет. Сколько раз и как больно расплачивался он, да и не он один, за свою обезоруживающую, такую доверчивую торопливость. Собирая молодых увлечённых единомышленников в единый кулак, он, конечно, достиг цели и создал уникальный коллектив. Но какой ценой! Метод проб и ошибок обошёлся ему в два инфаркта, которых, по мнению близких, вполне можно было избежать. Но разве от себя убережёшься? Корват разочаровывался в обманувших его доверие людях столь же скоропалительно, как и влюблялся. Исторгнув кого-то из сердца и разом потеряв всяческий интерес, он продолжал мучиться долго не заживающей обидой, ел себя поедом. Угнетённое состояние иногда длилось неделями. Врачи предупреждали, что однажды это может закончиться трагически.
