И наконец Ирина. Непричесанная. Усталая. Далекая и недостижимая. Мессия. Она та, кому волею Господа предстоит изменить этот мир. Ее сила растет очень быстро. Еще вчера она была обычной девушкой, и только самый внимательный глаз смог бы разглядеть слабые искры синего льда в ее глазах. Сегодня она уже пылает, как солнце. Даже повернувшись спиной, я чувствовал мягкое, незримое давление силы. Ее теплое, ласковое сияние заставляло трепетать мою душу и наполняло нездоровой пульсацией холодную рукоять лежащего в ладони кинжала.
А уже завтра яростный свет ее смерти опалит весь мир. Ничто не останется неизменным…
Отец Василий. Безымянный инквизитор. Ирина. Три пары глаз смотрели на меня.
Что они видят на моем лице?
Тьму? Злобу? Ненависть? Отец Василий считает меня бездушным. Уверен ли я, что он не прав?
Легко говорить кому-то: ты не прав, ты ошибся, ты— зло. Много труднее судить себя самого. Объективно судить, безо всяких оправданий и отговорок вроде «я не мог поступить иначе», «так надо было» или «это в последний раз». На самом деле подобные внешне красивые слова — это маленькие кирпичики, устилающие дорогу во тьму. Они позволяют оправдать все что угодно. «Я убил, но так было надо». «Я украл, но я не мог поступить иначе». «Я спровоцировал конец света, но это в последний раз»…
Так трудно провести линию, раз и навсегда обозначив для себя то, что делать не будешь никогда. Еще труднее потом удерживаться за нею, раз за разом проходя по самой границе, но не переходя ее… Самое главное — не переходя ее.
До недавнего момента у меня эта линия была. Теперь ее преступил я. Значит ли это, что я сошел во тьму?
Наверное, да…
Раскаиваюсь ли я? Поступил бы я иначе, будь у меня шанс начать с самого сначала?
Наверное, нет…
И будь я проклят за это.
Тряхнув головой, я подхватил под руку Ирину, которая смотрела на меня так, будто в ее распоряжении было все время мира. И, сопровождаемые двумя откровенно ненавидящими взглядами, мы вышли из комнаты.
— Ну, я уж думал, вы там провалились, — буркнул Хмырь. — Что так долго?
Я пробормотал в ответ что-то невразумительное — не мог же сказать, что в самый неудобный момент у меня разыгралась совесть. Ирина, наверняка будучи в курсе всех моих терзаний, промолчала тоже, думая о чем-то своем. О чем, я понял, только когда она негромко спросила у Хмыря:
— Почему ты так ненавидишь его?
Лед в ее глазах искрился тысячами холодных граней.
Я не думал, что Хмырь ответит. Трудно говорить об истоках чувств, питаемых к определенному человеку. Трудно и подчас больно. Но Иван все-таки нашел в себе силы.
— Потому что он мой брат, — столь же тихо сказал он.
Ирина спокойно кивнула, будто заранее знала ответ и хотела всего лишь проверить: хватит ли у бывшего инквизитора духу сказать это вслух… А может быть, она просто хотела, чтобы я об этом знал?
Неважно.
Рукоять кинжала послала в мою ладонь еще одну волну холода, но ей было далеко до того льда, что на мгновение сковал мою душу. А уже через полшага лед оттаял, оставив после себя холодное море спокойствия:
— Ты же говорил, что у тебя не осталось родственников после Дня Гнева. Или это были просто слова?
— Я тебе не лгал, — внешне оставаясь совершенно равнодушным, ответил Хмырь. — Просто его я родственником не считаю.
И я не нашел, что на это ответить.
Мы дошли почти до конца коридора, когда я, приглядывая за тылами, заметил, как из оставленной нами открытой двери выглянул тот самый безымянный инквизитор. Выглянул. Нервно осмотрелся. И, держась ближе к стене, торопливо побежал в противоположную от нас сторону. Намерения его для меня были кристально ясными: рассказать, предупредить, позвать на помощь.
Пистолет сам прыгнул мне в руку. Я прицелился в спину бегущему вперевалку инквизитору, но стрелять пока не торопился, хотя палец у меня лежал на курке. Осторожно пятясь, я держал его на мушке до тех пор, пока инквизитор не свернул за угол, но так и не выстрелил.
Я понимал, что сделал глупость, что по логике мне нужно было убить его, но я не стал. Наверное, тем самым я пытался доказать самому себе, что в моей душе до сих пор остались проблески света? Да, скорее всего, так и было.
Я позволил ему уйти. Зная, что это нам аукнется, я все равно его отпустил. И хорошо еще, что Хмырь, смотрящий исключительно вперед, не видел этого, а иначе я бы заработал пару ласковых слов… А может быть, и нет. Ведь он тоже оставил в живых отца Василия.
Или Хмырь просто хотел, чтобы это сделал за него я?.. Если так, то пошел бы он ко всем чертям!
Я перешагнул через скорчившегося на полу, оглушенного нами бездушного и в последний раз обернулся.
Никого. Только редкие щелчки выстрелов, эхом проносящиеся по лабиринту подземных коридоров.
Почему инквизиторы всегда так любят подземелья и катакомбы? Не потому ли, что они боятся или стыдятся света?
Держа наготове пистолет, свободной рукой я нашел прохладные пальцы Ирины.
— Идем. Нужно побыстрее убраться из этого места, пока не кончилось наше непонятное везение.
* * *
Везение кончилось минут через пять, когда мы шли по коридору, непосредственно примыкающему к ведущей из подземелий лестнице. Трое инквизиторов, как чертики из коробки, вывалились из бокового коридора метрах в десяти перед нами. И в руках у них было оружие.
Хмырь тут же полоснул по ним из автомата, отнятого у бездушного. И в итоге я едва успел убраться за угол, практически волоча за собой Ирину, прежде чем ответный залп разорвал воздух и в коридоре стало буквально нечем дышать.
Я пару раз бестолково пальнул в ответ. И отступив обратно, рукавом стер кровь со щеки. Не знаю, что это было — случайная пуля или выбитый ею из стены каменный осколок, но в любом случае этот коридор сделался очень опасным местом.
Это был мой первый опыт подобного рода. До сих пор я ни разу не попадал в перестрелки. Нечисть обычно не носит пистолетов, предпочитая любому оружию собственные когти и зубы. И хотя это не делает ее менее опасной, но риск получить случайную пулю отсутствует как таковой.
Как и большинство чистильщиков, я всегда считал меч и схватку лицом к лицу честнее пули и выстрела из-за угла. Сейчас же меч был бесполезен. И мне это не нравилось, потому что я плохо представлял себе правила ведения дистанционного боя.
Ну не учили меня убивать людей в перестрелке. Не учили!
Будь против меня не три человека, а три вампира или три оборотня… или пусть даже шесть вампиров или оборотней, все сложилось бы совсем по-другому. Я, конечно, не говорю, что это было бы просто, но, по крайней мере, я знал бы, что делать.
